Петр Алешкин. Старая дева и ловелас

Как всегда, после застолья, после многочисленных и за­мысловатых тостов за именинницу Таню, хозяйку дома, после танцев, во время которых больше не танцевали, а дурачились, мужчины вышли на лестничную площадку покурить, а женщины остались убирать и носить из кухни горячие блюда. Именин­ница приготовила утку, фарширо­ванную сливами. Андрей, почувствовав запах, кивнул с улыбкой на дверь:

— Утка — на столе!

Мужчин было четверо. Все они, как и пять женщин, гулявших с ними, были одногодки, одноклассники. В этом году по очереди отмечали каждому тридцатипя­тилетие. Разговор шел о политике, хотя никто из них ею не занимался, шел вяло, без особой страсти, кото­рая всегда вспыхивает, когда в компании оказываются люди с разными взглядами. Поэтому после замечания Андрея об утке мужчины легко переключились на дру­гую тему.

— Да-а, уточка у Танюши всегда хороша! — чмокнул губами Сева, предчувствуя, как здорово пойдет она с ко­ньячком. Он любил поесть, из-за этого был полноват, с розовым лицом. Разгоряченный танцами и вином Сева все время вытирал платком пот с широкого лба и больших залысин, несмотря на то, что на лестничной площадке было холодно. Лампочка тускло освещала заиндевевшее окно внизу и узкую полоску снега, тянувшуюся по бетонному полу от щели в раме.

— Помните, как Оленька попыталась так же утку при­готовить, а она у нее вся расползлась? — не удержался Олег, муж Тани. Ему была приятна похвала друзей.

— Раз я видел Оленьку совершенно голенькой! — про­пел Андрей. Он сидел на перилах, свесив ноги, и улыбался в усы. Чувствовал он себя легко, приятно. Ничто не обре­меняло. Дома его никто не ждал. Андрей был единствен­ный холостой мужчина среди четверых друзей, точнее, не холостой, а дважды разведенный.

— Сомневаюсь я, чтоб кто-нибудь ее видел голень­кой! — хохотнул Сева.

— Вы заметили: она не стареет, а год от году хорошеет, — сказал Олег.

— А что ей стареть? Забот нет: за детьми ухажи­вать— беспокоиться не надо, из-за любовников волнений ника­ких! Живи себе… — подхватил четвертый, Вадим, самый молчаливый из них. — Все бабы ей завидуют!

 — Ну да!  — усмехнулся Андрей.  — Вряд ли захочет ка­кая так жить: тридцать пять лет, а она не знает, что такое мужик в кровати!

— А мне в это не верится, — сказал Сева.

— А ты проверь! — посоветовал с усмешкой Андрей. И они заговорили об Оленьке, стали вспо­минать смеш­ные случаи из ее жизни, жизни старой девы. Говорили доб­родушно, без ехидства инасмешки.

Оленька в школе была прилежна, тиха и незаметна. Ни дурнушкой, ни красавицей не слыла. По характеру была добра, всегда выручала всех. Но парни знали, что она не любит заигрываний. Была слишком серьезна. Легкомыс­ленных и веселых девчат, с кем можно было приятно про­вести время, хватало, и к ней со временем все стали отно­ситься как к хорошему приятелю. Оленька, естественно, с красным дипломом окончила педагогический институт, защитила диссер­тацию и работала теперь старшим науч­ным сотруд­ником в Институте языкознания. Ребята не стес­нялись пере­хватить у нее десятку до получки, девчата не­изменно приглашали свидетельницей на свои свадьбы. Потом она крестила у них детей и, конечно, как крестная мать, всегда сидела с ними, когда родителям нужно было куда-нибудь отлучиться на денек-другой. Дети ее любили, и, как ни странно для старой девы, она их тоже любила. В последнее время, уезжая в отпуск, друзья начали оставлять у нее своих собак. Знали: возражать Оленька не будет.

Вадим рассказал, как Оленька отказалась от выгодно­го варианта при обмене квартиры лишь из-за того, что хозяин хорошей квартиры погладил ее по заднице. Вышел скандал. Хозяин не смог убедить Оленьку, что смахнул комара. Был март.

— Я однажды, когда Дениску привез к ней, — признал­ся Олег, — чтоб она посидела с ним субботу, без всякой задней мысли, просто комплимент хотел сделать, приоб­нял ее за плечи и говорю: «Какая ты ладная с годами ста­новишься!» Она так повернулась ко мне, так зубами щелк­нула!.. Я думал: нос отсобачит! Полчаса извинялся, объяс­нял, что обнял по-дру­жески…

Андрей громко захохотал, и все повернулись к нему.

— Скажешь, бывал у нее, да? — быстро спросил Олег не без скрытого ехидства.

— Нет, врать не буду, не буду…

— Ну, если Андрей не бывал, то все мои сомнения по­боку! — засмеялся Сева.

— Он же хвастается, что нет бабы, которая бы ему не отдалась после двух часов знакомства,  — поддел Олег Ан­дрея, обращаясь к Севе.

— Я и сейчас так считаю, — уверенно ответил Андрей, покачивая ногой.

Он еще в школе прослыл ловеласом. Был худощав, вы­сок ростом и очень походил на известного актера Леони­да Филатова. Андрей отпустил такие же усы, стал подра­жать актеру, принял манеру держаться невозмутимо-иро­нически, даже с учителями. Впро­чем, такая манера соот­ветствовала его легкой, поверхностной натуре. Если до­бавить к этому, что он был неглуп, незлобив и нежаден, начитан, был интересным собеседником, то успех его у женщин станет понятен. Сходился он с ними легко, как, впрочем, и расходился, без скандалов и больших пережи­ваний с обеих сторон. Дважды был женат, и оба раза не­долго. Молодые его жены быстро убеж­дались, что любов­ником иметь такого человека неплохо, но мужем — одни слезы! Хорошие отно­шения с женами сохранились у него до сих пор, хотя обе они были замужем, и мужья их не в пример ему были семь­янинами. Андрей, посмеиваясь, го­ворил им при встречах, что это он, мол, научил их выби­рать мужей. Несмотря на то, что обе были довольны свои­ми мужьями, они не отказывались от встреч с ним, когда он звонил…

Работал Андрей раньше ведущим конструктором в од­ном военном КБ, готовился защищать диссертацию, но в девяносто первом бросил все, стал «челноком». Летал в Китай за пуховиками, в Турцию за кожаными куртками, в Грецию за шубами, в Таиланд, в Египет, в Арабские Эми­раты… Деньги были — на судьбу не жаловался!

Олег и другие приятели, привязанные к семьям, немнож­ко завидовали его легкой жизни, его при­ключениям в даль­них странах, подсмеивались, подшучивали над его часты­ми посещениями кожно-венерологического диспансера.

— Нет, — возразил Сева Андрею, — есть такие твердо­каменные… Легче кремлевскую стену головой пробить!

— Не спорьте напрасно: я лучше знаю! — само­уверен­но стоял на своем Андрей. — Главное — с первой минуты верный тон взять…

— Скажешь, у тебя проколов не было? — усмех­нулся Олег.

— Были, — не стал врать Андрей, — но не из-за того, что недоступные попадались… Торопился, фальши­вил… Контакт терялся, и ни времени, ни смысла не было тра­тить силы, налаживать: не хочешь — гуляй!

— А Оленька?.. И таких немало, — сказал Сева.

— Да, Оленьку тебе взять слабо! — снова под­задорил его Олег. — Крепость не по зубам!

— Скажешь, крепость! — усмехнулся Андрей. Самолю­бие его было задето. — Избенка на бугорке!

— Бронебойная избенка! — засмеялся Сева, снова вы­тирая пот со лба. — Избенка, а взять ты ее не сможешь! Слабо!

— Спорим? Сегодня же возьму! — Андрей быстро про­тянул руку.

— Давай! — схватил ее Олег. — Только как мы узна­ем… Тебе соврать  — недорого взять!.. Хочешь, я уговорю Татьяну подпоить ее и оставить у нас ночевать? И ты тоже оставайся… Спальня в вашем распоряжении… Слабо?

— Годится!

— Только не насиловать, — предупредил Олег.

— Это не в моих правилах!

Сева разбил их руки, и они, посмеиваясь, пошли в квар­тиру.

— Севчик, ты почему на мороз в одной сорочке? Да еще потный!..

— Не беспокойся, Оленька, во мне слой жира на два пальца. Не проморозишь!

 — Давайте, девочки, поскорее, выпить хочется, весь хмель на морозе вышел…

Все снова уселись за стол, снова начались тосты, говор, шутки, пьяный смех. Андрей искоса через стол следи за Оленькой, как она пьет, как без конца подливает ей Таня (значит, Олег уговорил ее), смотрел на ее лицо словно впервые. Удивлялся тому, что у нее почти нет морщин, чуточку сеточкой обозначились в уголках глаз. Тон кожи на щеках ровный, смугловатый, с чуть пробивающимся от хмеля румянцем. Зеле­новатые глаза вспыхивают, отражают блеск люстры над столом, когда она мельком взглядывает на него. Сидела она рядом с именинницей на диване, и трудно было поверить, что они ровесницы. «Хороша она как! — с удивлением подумал Андрей и тут же усмехнулся над собой: — Хмель, дружок, да похоть любую овцу красавицей сделают!»

Вспомнилось вдруг, как лет десять назад между женитьбами, привыкший к легким победам, попы­тался он соблазнить Оленьку. Дело было у нее в квартире. Тогда он не сомневался в успехе: атмосфера была соответствующая Они посидели на кухне, выпили, чувствовали себя легко, непринужденно. Все для него шло к тому. И момент выбрал удачно: захотелось послушать Брамса, и они пошли в комнату. Он по пути подхватил ее на руки. Оленька оказалась легкой. Опустил на диван и стал быстро целовать в щеки, в губы. Оленька не отбивалась, не отворачива­лась, не пыталась освободиться, произнесла только просто и бесстрастно:

— Встань, ничего не получится…

— Почему? — прошептал он, прекратив целовать и гля­дя в ее чуть потемневшие глаза. Но не поднялся.

— Встань, встань! Не порть вечер, — все так же бес­страстно повторила она, даже не делая попытки выбрать­ся из-под него, словно была уверена, что он сам освободит ее из своих объятий.

И он подчинился, поднялся, помог ей за руку встать на ноги, но, стоя, быстро притянул к себе, обнял и поцеловал в щеку. Оленька в ответ только усмехнулась, проговори­ла:

— Значит, ты давненько не слушал Брамса? Сейчас по­ставлю…

Слушали музыку они потом около часа, разго­варива­ли о том о сем, как ни в чем не бывало. Помнится, когда он шел от нее домой, вспоминал ее чуть потемневшие зеле­ные глаза, бесстрастный голос и удивлялся ее спокойствию, тому, что он так легко подчинился ей, не попытался уло­мать. Странно! Но вместе с тем чувствовал тогда себя лег­ко, весело, и запомнил этот вечер, как один из самых хоро­ших в своей жизни.

Вспомнив тот вечер, свои ощущения после него, Анд­рей подумал с сожалением: «Зачем я поспорил с Олегом? Зачем мне это надо?.. Из-за глупого самолю­бия?» Ведь ясно, если он добьется своего, то нарушит этим все течение Оленькиной жизни! Для него шутка, игра, почти гимнасти­ческое упражнение, а для нее… Глупо! Отказаться? Встать и уйти сейчас?.. Нет, не годится! Так он покажет ребятам, что струсил, что все его амурные победы — блеф, хвастов­ство пустое.

Он снова и снова взглядывал на Оленьку, видел, как розовеют ее щеки по мере того, как пустеет очередная рюм­ка.

— Ну что, попрыгаем? — предложил Сева, и все стали подниматься, отодвигать стулья.

Музыка громко била в уши. Танцевали, кричали, пры­гали кто как мог. Танцевать Андрей умел. Приятно было смотреть, как легко и изящно извивается его тело, как лов­ко двигаются ноги. Танцуя, он держался на расстоянии от Оленьки, но ни на минуту не выпускал ее из виду. Наблюдал, как она все медленнее и медленнее двигается в танце, по­том вяло упала на стул, но тут же встала и подошла к Тане. «Неужели уедет домой? Нельзя ее одну в таком состоянии отпускать!» — ужаснулся он и, продолжая танцевать про­двинулся к двери, чтобы видеть, что делается в коридоре. Таня с Оленькой скрылись в спальне. «Отлично!»

Таня вернулась, сказала весело, с добродушным удив­лением:

— Отрубилась наша Оленька! Не подрассчитала, вид­но!

— И нам пора! — прекратили танец девчата. — Мужья давно уж на часы поглядывают… Рычать будут. Пора!

— На посошок!

— Это святое!

Андрей брякнулся на диван, притворяясь пьяным, и по­тянулся к бутылке.

— Может, тебе хватит?

— Не, — пьяно повел рукой Андрей. — На посошок…

Налил водки в фужер, граммов сто, выпил и вяло отки­нулся на диван, безвольно вытирая губы платком.

— Во дает… И этот хорош…

Рука его с платком обмякла и упала на диван. Голова отвалилась на плечо.

— Его некому ждать, у нас заночует. Не впервой!

Молодец Олег, не подводит!

— Нечего ему тут делать! Севчик на такси отвезет…— голоса девчат.

Вот сучки! Почуяли! Теперь все от Татьяны зависит!

— Мы в комнате Дениски заночуем, а он здесь, на ди­ване!

Молодец, Танечка!

Он слышал, как одевались в коридоре, прощались. Хлопнула дверь. Тишина, мягкие шаги, усталый голос Тани:

— Завтра с утречка уберем со стола… Оленька помо­жет… Андрею надо постелить…

— Андрей! — затряс его за плечо Олег. — Иди, умойся! А мы тебе здесь постелим!

— Счас… Счас… — поднялся он с помощью Олега.— Я сам… — И пошел, петляя, в коридор, в ванную. Ударил­ся по пути о косяк двери.

В ванной стал разглядывать в зеркале свое худо­щавое лицо, разгладил усы. Пьяным сильно он себя не чувство­вал, за столом пил мало, чуть пригубливал. Прополос­кал рот, умылся тщательно: долго поливал лицо холод­ной водой, чувствуя, как гулко бьется сердце. Усмехнул­ся, засмеялся над собой. «Плюнуть, выйти, сказать: еду домой! — мелькнула мысль. — Нет, надо доводить до конца!»

Вернулся, диван застелен. В комнате никого. Из детс­кой выглянула Таня:

 — Ложись! Спокойной ночи… Свет выключи, не забудь.

 — Гуд найт!  — вяло улыбнулся, махнул ей рукой и при­крыл дверь.

Снял пиджак, повесил аккуратно на спинку стула, гал­стук туда же. Расстегнул верхнюю пуговицу сорочки и ог­лядел разгромленный стол. «Выпить, что ли, еще?.. Не надо!»

Он дернул за шнур, выключил свет, подошел к окну и стал смотреть, как вдали проносятся по темной дороге ав­томобили с горящими фарами, ползет троллейбус, как бес­прерывно и быстро искрятся тонкие снежинки между ве­ток под светом фонаря. На улице морозно. Январь. А в комнате тихо, тепло. Слышно, как тикает будильник на телевизоре.

Андрей скинул туфли и, особенно не таясь, прошел по коридору в спальню. Здесь светлее, чем в комнате. Прямо под окном на улице — фонарь. Свет его мягко и сонно падал на широкую кровать, на неподвижно лежавшую под простыней Оленьку. Лежала она на боку, калачиком. Щека на подушке и короткие русые волосы освещены матовым светом. Дыхания не слышно. «А если не спит?.. Не может такого быть… Сам видел, как она пила!» Он осторожно и медленно поднял простыню. Она была совершенно нагая. «Раз я видел Оленьку…» — глупо мелькнуло в голове, и стало стыдно. Он держал простыню над женщиной с дав­но забытым чувством стыда и разглядывал, как что-то зап­ретное, еще не сошедший летний загар, две белые полоски — одна на приподнятом на постели бедре, другая — на боку, расширяющаяся к груди. Грудь маленькая, с неболь­шим темным пятном, выстав­ленным ему навстречу. Одна рука — под подушкой, другая — ладонью на плече.

Чувствуя нестерпимое желание, он отпустил простыню и стал рвать, расстегивать пуговицы сорочки. Одна не вы­держала, отлетела, ударилась о дверцу шкафа и мягко упа­ла на ковер. Ложился к ней дрожа, словно он холода, на миг замер рядом под простыней. Она не шевелилась, еле слышно дышала. Он осторожно, медленно просунул свою руку ей под голову. Оленька вздохнула ему в плечо, вытя­нула ногу и вдруг… закинула ему на грудь свою руку, об­няла и снова затихла, стала дышать ровно. Он с дрожью ощущал ее теплое дыхание. Мягкие волосы с тонким аро­матом французских духов пухом касались его щеки. Кожа под его ладонями казалась бархатной, необык­новенно не­жной и огненной. Обжигала пальцы. Он медленно провел, едва касаясь, по ее руке вверх, к плечу и, опасаясь, что его грохочущее сердце разбудит ее, не чувствуя больше сил сдерживаться, бережно перевернул ее на спину, начал бы­стро целовать в щеки, в глаза, в безвольные пухлые губы.

Утром проснулся оттого, что онемело плечо. Оленька, словно почувствовав это, сдвинула свою голову на его грудь и еще крепче во сне прижалась к нему. Он затаил дыхание, чтобы не разбудить ее, продлить мгновение.

Скрипнула дверь, приоткрылась, показалась Таня, гля­нула на них и скрылась. За ней появился Олег, распахнул дверь, сказал громко:

— Эй, голубки! Десять часов уже…

Оленька, не прекращая сонно обнимать Андрея, под­няла голову.

— Лежи, лежи! — тихонько и нежно шепнул ей Андрей на ухо и увидел, с каким ужасом она уставилась на него, приоткрыв рот, потом взвизгнула дико, взлетела над по­стелью вместе с простыней, оставив его нагим.

— Ты что, ты что! — только и успел он вскрикнуть, вскакивая вслед за ней.

Она сорвала со стула одежду и, тонко завывая, вылете­ла из спальни. Андрей начал лихорадочно одеваться, пу­таться, никак не попадая ногой в штанину, слушая гром­кие, какие-то детские рыдания Оленьки и голоса Тани с Олегом, успокаивающие ее.

Когда он оделся и выскочил в коридор, на ней была уже шуба.

— Оленька! — бросился к ней Андрей.

— Сволочь! Сволочь! — с отчаянием крикнула она ему в лицо, щелкнула замком и скрылась за дверью.

— Пантера! — сказал ей в след Олег с каким-то восхи­щением.

Андрей с неожиданной злобой глянул на него и ушел в спальню. Там сорвал с постели простыню со следами про­шедшей ночи, скомкал, кинул на пол. Сел на кровать, гля­дя на подушку с еще не остывшим ее теплом. Упал, утк­нулся в нее, вдохнул тонкий запах французских духов, и сердце его сжалось вдруг такой нежностью, что он вско­чил и стал ходить по спальне от окна к двери. Заметил на стуле заколку, схватил и спрятал в ладони, глядя на по­стель, вспоминая бархатную загорелую руку, и почувство­вал, что нет сил больше смотреть на эту постель, на ском­канную простыню на полу. Он сунул в карман заколку и вышел из спальни.

Таня с Олегом носили грязную посуду на кухню.

— Похмелишься?

Он мрачно кивнул, выпил. Проговорил хрипло:

— Вы, ребята, простите меня.

— Ты как будто в первый раз! — засмеялась Таня. Да, действительно, не раз и не два приходилось ночевать у них с девками, когда женат был. «Что, собственно, случи­лось? — думал он, закусывая огурцом. — Что в ней особен­ного? Почему я не могу глядеть ни на Таню, ни на Олега, будто совершил что-то гадкое?.. Совершил, совершил!.. Как бы она сдуру под машину не бросилась!» — пронес­лась ужасная мысль.

— Простите, ребята, — пробормотал он и бросился в коридор к вешалке.

Открыв дверь, обернулся к Тане с Олегом, прово­жав­шим его недоуменно.

— Позвоните ей непременно через час, а я вам перезво­ню…

— А сам?

— Не могу!

На улице его охватили холод, дрожь. Необычайно громко скреб асфальт дворник широкой железной лопа­той. Скреб он, видно, и тогда, когда из двери выскочила Оленька. Рыдала ли она еще? Или прекратила? Что по­думал о ней этот худой скрюченный временем человек?.. А не все ли равно? Главное, что теперь чувствует она? Что думает о нем? Он вспомнил ее в постели всю, вспомнил аромат ее кожи, ее крепкое тело, и вновь в нем возникло то новое и странное, что он почувствовал впервые, когда уткнулся в подушку с ее не вывет­рившимся запахом, чего никогда не было с другими многочисленными женщина­ми. И вообще, он не подозревал это чувство в себе, не догадывался, что оно существует. «Что делать? — думал он с тоской. — Куда податься?.. А если поехать к ней? Глупо! Может быть, надраться до потери пульса?» Все было глупо, нелепо, на душе пусто и тоскливо. «Черт бы побрал этого Олега! Как было вчера хорошо, покойно на душе. Думал, посижу с друзьями, расслаблюсь… Рас­слабился!»

Он сел в свою «Тойоту», завел двигатель, резко развер­нулся на обледенелом асфальте. Машину занесло, удари­ло задним колесом о бордюр.

Весь день провел на рынке ЦСКА, где было несколько торговых точек, которые он снабжал норковыми шубами из Греции. Узнал, что идут они хорошо. Сезон. Его проси­ли привезти еще, и он обещал завтра же вылететь в Афи­ны. Вечер провел в ночном клубе. Много пил, знакомился с какими-то наркоманами. Пытался курить вместе с ними, хотя знал, что наркотик его не берет. Вернулся домой под утро, долго не засыпал: не выходила из головы Оленька. «Черт возьми! Не с ума ли я схожу? Не может быть такого со мной! Не может!.. Завтра либо к психиатру, либо вскрою себе вены!» — пронеслась шальная мысль.

Спал долго, но тоска не прошла. Бреясь, с удив­лением увидел, что всего за день похудел, потемнел лицом. Выб­рился тщательно. Пил кофе, думая: так мучиться нельзя! Где же его невозмутимость, ирония? Где же его характер? Он решительно набрал номер телефона Оленьки. Одни долгие тяжкие гудки. Значит, на работе. Оделся быстро и покатил в Большой Кисловский переулок в Институт язы­кознания. В маленьком холле института его остановил охранник:

— Куда?

— Туда! — быстро поднял он палец вверх, не останавли­ваясь.

Взлетел наверх мимо книжного ларька, который рас­положился на площадке между этажами.

На третьем этаже на широкой лестничной пло­щадке у стены стояло старинное кресло с высокой спинкой. То ли трон, то ли кресло судьи. Кожаная обивка сиденья давно лопнула, и видна была вата.

Оленька сидела за столом в большой комнате, где кроме нее было шесть молодых женщин. Вначале, когда он вошел, на него равнодушно глянула только та, что сидела у двери, мило­видная, с круглым крестьянским лицом и курносым носом. Взглянула, глаза у нее от удивления расширились, и она громко прошептала:

— Леонид Филатов!

И только тут все остальные женщины, включая Олень­ку, уставились на него.

— Простите, девочки! — сказал он, улыбаясь, стараясь держаться, как прежде, непринужденно и иронично, хотя дрожал от волнения и слышал удары своего сердца. — Я не Филатов, я Андрей Сергеев, одноклас­сник Оленьки. — Глянул на нее и сказал: — Проезжал мимо… дай, думаю, загляну… поговорим…

— Ну да, давно не виделись, — ответила она без вся­ких эмоций, без улыбки, бесстрастно поднялась и вышла в коридор впереди него. Там она села в кресло, положила руки на деревянные подлокотники. Он взглянул на эти руки, ярко вспыхнуло в памяти, как она во сне обнимала его, и неожиданно для себя упал перед ней на колено, поцеловал кисть. Она не отдернула руку, смотрела на него.

— Я не могу без тебя! Я люблю тебя! — выдохнул он, не помня себя, видя только ее милое строгое лицо.

— Ты всем так старомодно признаешься?.. — спросила она все так же без эмоций.

 — Теперь я знаю… — прошептал он, поднимаясь.— Я никого не любил… Я просто не знал, что это такое… При­нимал одно за другое. Ты понимаешь?

 Они венчались в Елоховском соборе.

Это было три года назад. За эти годы Оленька ушла из своего института, окончила бухгалтерские курсы и от­крыла вместе с мужем торговую фирму, где стала рабо­тать главным бухгалтером. Судя по тому, что они купи­ли дачу на Рублевском шоссе и поменяли «Тойоту» на «БМВ», фирма их процветает. Компанию одноклассни­ков они не забывают, все вечера проходят с их участием, часто приглашают к себе. Оленька по-прежнему каждо­му готова помочь, и Андрей все так же всегда улыбчив, ироничен, невозмутим, но о любовных приключениях сво­их если и рассказывает, то в давно прошедшем времени. Ребята не верят, что он так резко изменился, привязался к одной юбке. Натуру не победишь. Но однажды им стал известен его разговор с первой женой, Аллой. Она встре­тилась случайно с Таней на улице и поинтересовалась, кто это сумел так охомутать Андрея. «Взгрустнулось мне как-то, — говорила она, — звоню ему: «Ты куда пропал? Целый год не виделись!…» «Работа заела», — отвечает, а голос прежний, ласковый и веселый. Прилетит сейчас, голубок, решила я и говорю: « Работа работой, а любовь любовью! Я одна, мужа нет, приезжай, отвлеку тебя на часок от работы, устрою секс-час…» «Секс — это хоро­шо! — смеется он. — Особенно с тобой… Но, видишь ли, у меня уж год, как не секс-часы, а секс-ночи каждые сут­ки! Женился я…» «Надолго ли?» — скажу прямо, расте­рялась я… «Думаю, навсегда!» — хохочет дурак… «Я тоже так думала, когда за тебя замуж выходила», — брякнула я ему с обидой… «Не обижайся, — говорит, — ты хоро­шая, но другая…» «Значит, все?» — спрашиваю… «Вид­но, так!» — убил он меня!.. Что это за фифочка его окру­тила?» — спросила Алла у Тани.

— Оленька!

— Кто-о-о? — разинутый рот, круглые глаза. — Олень­ка! — И хохот.

Напрасно смеялась Алла. Видела бы она, какая не­жность сквозит в их глазах, когда они встречаются взгля­дами в своей компашке, как предупредителен он к каждому ее движению, не видит никого за столом, кроме Олень­ки, и тогда вспомнилось бы Алле, как она раздраженно одергивала Андрея, чтобы он хотя бы при ней не заигры­вал с девками, вспомнила бы, что он отвечал ей на это, и Алле стало бы не до смеха.

На частых застольях по случаю именин кого-нибудь из одноклассников, бывает, в веселую минуту Олег с Андре­ем перемигнутся, вспоминая спор, захохочут. Оленька скоро узнала о причине их смеха. А Андрей так и не узнал, почему иногда, поглядывая на него, перемигиваются за столом Таня с Оленькой и прячут от него свой смех.