Петр Алешкин. Дезертир
Когда пошла череда дезертирств из Российской армии, дезертирств с оружием в руках, с многочисленными убийствами, мой давний друг Герой Советского Союза, генерал-лейтенант Брюхов Василий Павлович передал мне исповедь солдата-убийцы, который задумал, долго вынашивал и осуществил свое кровавое дело. Предлагаю вниманию читателей эту исповедь перед убийством с незначительными и несущественными сокращениями.
«Велика Россия, а отступать некуда…»
Политрук Клочков
Три часа назад я в очередной раз заступил на ночное боевое дежурство на узле связи областного военкомата. Однако это мое очередное дежурство отличается от предыдущих одним весьма существенным обстоятельством. Дело в том, что это дежурство — одно из последних в моей службе, ибо нынешняя ночь одна из последних в давным-давно опостылевшей мне моей бесконечно запутанной жизни.
Эта исповедь, которую я сейчас пишу, искренняя, откровенная, честная, ибо мысли мои идут из самой глубины души, это мысли самые тайные, самые сокровенные. Многие, совершая подобное тому, что намерен совершить я, не оставляют после себя каких-либо «рукописных трудов». Однако я, чтобы облегчить работу следователю военной прокуратуры, которому предстоит заниматься этим делом, а главным образом, чтобы внести полную ясность, развеять все домыслы, ложные измышления, избавить многих людей от излишней нервотрепки, я решил оставить родным, друзьям, а также для следствия эти краткие заметки.
Если вы потрудитесь внимательно, вдумчиво, без какой-либо предвзятости прочесть все, что я ниже пишу, то даже несмотря на все, что я совершу, вы должны будете понять, что в сущности своей я человек был не такой уж дряной, что в характере моем было много, подавляющее большинство черт именно хороших — да это и не удивительно. С детства мои родители, затем школа, техникум, армейский коллектив формировали, воспитывали во мне трудолюбие, честность, жажду знаний, доброту, патриотизм. Но вся беда в том, что наряду с этими хорошими чертами я приобрел и другие, которые сыграли роковую роль в моей судьбе: высокую, очень высокую требовательность к себе, а главное, обостренное, я бы даже сказал, болезненное чувство собственного достойнства. Именно эти две черты оказались в чудовищном противоречии с тем, как сложилась моя жизнь. Характеризовать себя — дело сложное, не каждый способен объективно дать оценку своим поступкам, своей жизни. Но я постараюсь.
Итак, по порядку.
1. Причины случившегося
Смотрел я как-то спектакль «Традиционный сбор». В нем бывшие выпускники одной из школ, встретившись спустя много лет, решили выставить друг другу отметки за прожитую жизнь. Так вот, если говорить об оценке моей жизни, то мне смело можно поставить два балла. На первый взгляд может показаться, что жизнь у меня складывается неплохо: я успешно без единой тройки закончил электротехникум связи, получил диплом техника электросвязи, специальность, успешно отслужил уже больше половины срока в рядах Российской армии. Казалось бы, что будущее у меня четко определено: завершить службу в армии, работать по специальности на одном из предприятий связи, при желании учиться и т. д. Однако так кажется только внешне, все это лишь кажущееся благополучие. На самом деле на благополучие, на душевный покой нет даже намека.
Дело в том, что я всю жизнь занимаюсь тем, что в глубине души мне чуждо, ненавистно, что мне противоестественно. Я, обладая гуманитарным складом ума, все свою жизнь вынужден буду работать в сфере техники, ежедневно заниматься презренными техническими вопросами. В том, что мои душевные стремления не совпали с выбором жизненного пути, я виню только себя. Виню за то, что после окончания школы я смалодушничал, поддался на истерические советы моей матери, буквально ослепленной мыслью сделать из меня инженера — не важно по какому профилю, не важно хорошего или плохого. Лишь бы я стал инженером, лишь бы в ВУЗ. Моя вина в том, что после школы я не представлял себе ясно и четко куда пойти учиться, вот почему я, как щепка плывущая по течению, следуя этой бредовой идее матери, поступил в технический университет, хотя заранее знал, что учиться там не смогу, что вскоре подтвердилось. Весной я вынужден был уйти из университета, уйти не потому, что не мог осилить программу, а потому, что не хотел всю жизнь заниматься ненавистной мне работой. Идти в армию, не имея специальности мне не хотелось, и я поступил в электротехникум связи, в спецгруппу, где была отсрочка от призыва в армию.
Учился я, честно говоря, с большим желанием, очень хотелось получить диплом, а главное — доказать этим гнусным тварям из райвоенкомата, что не бездельник я, не лодырь, как они утверждали, пытаясь не дать мне законной отсрочки от призыва в армию. Спасибо подполковнику из облвоенкомата — выручил, разобрался, восстановил справедливость.
В первый год моего обучения в техникуме я чуть было не сделал вывод, что именно связь мое призвание. Но я жестоко ошибся. Уже на третьем курсе, несмотря на то, что по всем второстепенным предметам дела мои шли отлично, свой основной предмет — АТС — я возненавидел сразу же, возненавидел за то, что это был слишком конкретный предмет, а все конкретное, узко практическое мне глубоко чуждо, враждебно, ненавистно. И тогда я понял, что вновь ошибся в выборе своего жизненного пути. Это была моя вторая серьезная ошибка. Нелегко мне было признаться в ней самому себе, но тем не менее, это так. Сейчас здесь, в армии, когда мне ежедневно приходится обслуживать эту ненавистную мне технику связи, свою ошибку я осознаю и чувствую как никогда ранее. Но тогда отступать было некуда, тем более, что уже в воздухе носился запах диплома. Закончил я техникум с приличным дипломом ( в смысле среднего балла) и с весьма скудными фактическими познаниями по своей основной специальности, к которой я был абсолютно равнодушен. Что меня ждало впереди? Тусклая, унылая, бесцветная, однообразная жизнь, не жизнь, а существование, подобное тому, которое ведут многие миллионы людей.
Получив диплом и отслужив в армии полгода, я совершил третью, на этот раз уже роковую ошибку — поддался на уговоры матери перейти из воинской части на службу в облвоенкомат в родном городе. Скажу честно, я никогда не принадлежал к категории «маменкиных сынков», хотя знаю, что моей матери очень хотелось бы видеть меня таковым. Ведь такого легко всю жизнь держать подле себя, заботиться о нем, а проще говоря, бесцеремонно вмешиваться в его личную жизнь своими доброжелательными советами, от которых на деле один вред.
Господи, майн гот, как говорят японцы, как я хотел остаться служить в родном городе! (Шутка!) Дело в том, что, по моему глубокому убеждению, ни один психически нормальный человек больше недели в нашей «дружной» семье, а проще говоря, в самом натуральном филиале сумасшедшего дома, не выдержал бы, сбежал. Достаточно один день прожить в атмосфере нашей семейной «идиллии», чтобы навсегда полюбить тишину. Эти бесконечные выступления в защиту частной собственности, вечный, до сих пор не решенный, вопрос: «кто в доме хозяин?», все эти дикие мещанские сцены, все это за двадцать лет мне настолько наскребло, сатанински прямо таки, что я готов был служить где угодно, хоть в Чечне, хоть в Таджикистане. Одним словом, после получения диплома у меня было страстное необоримое желание слинять из родного города и желательно куда подальше. Однако матери все-таки удалось вынудить меня дать свое согласие на переход на службу в облвоенкомат (да лучше бы у меня язык отсох в тот проклятый миг). А удалось это ей благодаря тому, что у меня перед армией не было никаких конкретных планов на будущее. Нужно будет, отслужив, искать работу, что сделать сейчас не просто. Мать меня и «надоумила», дескать, если будешь служить в облвоенкомате, будет больше шансов найти работу.
До сих пор не могу понять почему так произошло, но факт то, что этот, в общем-то, дешевый аргумент оказал на меня прямо таки гипнотическое воздействие. И я (неожиданно даже для самого себя) дал согласие на службу в городе. Уже тогда где-то в глубине души, в глухих лабиринтах извилин коры головного мозга я сознавал, что служба здесь в силу ранее перечисленных причин (впоследствии к ним добавилось немало других) для меня гибельна. Но я упорно гнал от себя эту здравую мысль, заглушал ее, как мне тогда казалось, весьма убедительными доводами.
Служба в армии, я имею в виду настоящую, боевую, пусть трудную, но живую, разнообразную по характеру службу на Лесной речке в войнской части, мне, честно говоря, пришлась по душе. Как бы ни было в эти незабываемые полгода службы на Лесной речке трудно, порой очень трудно, но ни разу я не пожалел о том, что не смог избежать службы в армии. Наоборот, служба в значительной степени мне даже нравилась, нравилась своим живым характером, стремительным ритмом, разнообразием впечатлений. Там, на Лесной, действительно была жизнь, не похожая на мое прежнее затхлое существование. Там я чувствовал себя нужным человеком (нужным Родине, товарищам по службе, с которыми я был в отличных взаимоотношениях). Там я познал новое, незнакомое мне ранее чувство, чувство радости жизни, осмысленности бытия. Поэтому я бесконечно благодарен свои командирам (капитану Шумакову, майору Батуеву и другим), которые сделали из меня солдата. И если бы мне предстояло все два года прослужить в этом гвардейском подразделении, то я бы об этом не пожалел. Но к моему глубочайшему сожалению, я связал свою армейскую службу с проклятым военкоматом. Отслужив полгода на Лесной, я был переведен для дальнейшего прохождения службы в облвоенкомат, где имею несчастие пребывать по сей день (впрочем, когда эти записки попадут к вам, меня в этой гнусной, грязной, полуразложившейся конторе уже не будет). За семь с лишним месяцев моей службы в этой конторе я насмотрелся такого, что вполне позволяет мне сделать о военкомате определенные и, думаю, далеко не субъективные выводы. Они таковы:
1. Военкомат — это классическая пародия на военное учреждение Российской армии.
2. В военкомате полностью отсутствует воинская дисциплина, хотя видимость этой дисциплины создается. Процветают индивидуальные, групповые и коллективные пьянки не только в канун праздников, но и в будние дни. На чердаке россыпи пустых бутылок из-под спиртных напитков. Причина такого чудовищного развала дисциплины, отсутствие сильной руки, круговая порука сотрудников военкомата.
3. Морально-политический уровень офицеров крайне низок. Помимо пьянства, процветают карьеризм, мерзкое чинопочитание и т. д. Политико-воспитательной работы с нами, я имею в виду личный состав узла связи, никакой не ведется. Чудовищное очковтирательство — вот что у нас в военкомате прекрасно заменяет вдумчивую, действенную политработу!
Ко всему изложенному в этих трех пунктах можно было бы добавить массу примеров, впечатлений, а если учесть чудовищно однообразный, нудный, хотя физически легкий, характер службы, постоянное общение с техникой связи, которая в глубине души невыразимо противна моему характеру и складу ума, а также постоянные склоки между нами, не прекращающиеся все эти полгода, то станет ясно, что служба в военкомате осточертела мне до такой степени (к этому еще надо добавить постоянные скандалы в семье, бесконечные пьянки и периодически повторяющиеся пьяные дебоши отца: спасибо ему за это и тебе, мать тоже, ведь в том, что произошло есть немалая доля и вашей вины), что я всерьез в последнее время стал подумывать о путях выхода из создавшегося положения. Собственно говоря, я видел два выхода. Первый: подать рапорт о переводе обратно в часть на Лесную, и второй — одним выстрелом свести счеты с опостылевшей мне бесцельностью своего существования.
Все всесторонне обдумав, я пришел к выводу, что от первого выхода мне следует отказаться, так как, в сущности, для меня это был бы не выход, а лишь кратковременная (на год-полтора) отсрочка перед неминуемым самоубийством, ибо я отчетливо осознавал, что после завершения службы жизнь моя нисколько не изменится, что и в дальнейшем она будет течь по-прежнему в однообразно-тоскливо-размеренном ритме. У меня нет желания, и что самое главное, нет моральных сил для того, чтобы начать все заново. Честно говоря, я опасался, что моя, и без того сильно разболтанная, нервная система не выдержит новых жизненных испытаний, и я завершу свою жизнь в психбольнице. Мне могут возразить, сказать, что после армии я мог бы работать по специальности, иметь свою семью, жить в свое удовольствие. нет, не мог. не мог, ибо ненавидел свою специальность, она находилась в жутком противоречии с моими склонностями. Если бы я пошел по этому пути, я бы всю жизнь чувствовал свою второсортность. Я перестал бы себя уважать, вот что самое важное (я уже отмечал, что я человек с болезненным чувством собственного достоинства, а о каком достоинстве может идти речь, если я вынужден буду заниматься не любимым делом, и при этом делать вид, что у меня все в порядке, «все путем». Нет, такая жизнь очень скоро привела бы меня к нынешнему финалу. Так что тянуть?! Что толку тянуть время, если конец известен? Тянуть, чтобы выиграть у жизни год-два, это не серьезно. Смерть, смерть немедленно, пуля в лоб — и никаких больше проблем! Ну чем не оптимальный вариант решения этого путаного кроссворда называемого жизнью! Чем не блистательный финал этого затянувшегося спектакля, называемого жизнь!!!
Однако я был бы слишком жалок в глазах людей, если бы ушел из жизни тихо, бесшумно закрыв за собой дверь, скажем, с помощью яда или другого какого-либо традиционного способа. Нет и еще раз нет!!!
Яд, веревка, газ — все это атрибуты самоубийства малохольных слизняков, расстающихся с жизнью чаще всего не осознанно, под влиянием минутного мрачного настроения, приняв для храбрости «полбанки», и впопыхах оставляющих записочку с примитивно-кратким содержанием: «В моей смерти прошу никого не винить…» нет, я намерен, твердо (подчеркиваю) намерен уйти из жизни «громко хлопнув дверью», унеся с собой «на ту сторону барьера», так сказать, определенное количество себе подобных.
Толко не надо думать, что я настолько примитивен, что жажду славы Герострата. нет, все дело в том, как бы это лучше объяснить, что я не хотел, чтобы моя смерть вызывала у людей жалость, недоумение, сострадание. Нет, что угодно, только не жалость. Жалость унижает человека! Унижает память о нем. Я не желаю, чтобы меня жалели, пусть даже мертвого. Пусть уж лучше смерть моя вызовет у людей гнев, негодование, пусть они лучше содрогнуться от одной лишь мысли, что любой бы из них, окажись он в момент «операции» близ меня, мог бы стать жертвой. Живите и содрогайтесь, наслаждайтесь своей тараканьей свободой! Об одном я только крепко, просто до слез сожалею, что не могу я вас всех уничтожить. О Господи, чтобы я только ни отдал за то, чтобы расстрелять человек триста-пятьсот, расстрелять не из автомата или пистолета, а из зенитного пулемета бронебойно-зажигательными пулями. К моему величайшему сожалению физически я это сделать не смогу. Ну ничего, «не пятьсот, так пять, по крайней мере», как поется в песне, я с собой прихвачу.
Впрочем, я малость отвлекся от тематики повествования. Ведь пишу я прежде всего о том, что касается причин того, что я намерен совершить. Подводя итог сказанному: главная причина совершенного преступления — общая неудовлетворенность жизнью.
11. Кое-что о морально-психологических факторах
В любом человеке заложен инстинкт разрушать, мучить, уничтожать, жечь, убивать и совершать другие агрессивные действия. Это, так сказать, врожденная черта. Однако в человеке заложен и другой, защитный инстинкт, инстинкт самосохранения, а проще говоря, страх перед наказанием за содеянное. Эти два противоположных инстинкта в различных людях проявляются по разному.
В одних людях первый инстинкт дремлет и никогда явно не проявляется, а в других этот инстинкт живет, я бы сказал, тлеет, как огонь под слоем торфа. Инстинкт этот — огонь коварный, способный в силу ряда причин выйти наружу и натворить больших бед. К этой второй категории людей принадлежу и я.
Причем, чем дальше я живу, тем все сильнее и больше чувствую проявления этого инстинкта. Иной раз он просто захлестывает меня, и мне мучительно хочется уничтожать, жечь, убивать — в такие минуты я прямо-таки физически ощущаю в своих руках автомат и мысленно целюсь в эти жалкие, ни о чем не подозревающие, живые мишени. Знали бы вы, каких неимоверных, титанических усилий мне стоило не пускать автомат в «дело» там, в карауле, на Лесной речке. Эта мысль приятно щекотала мне нервы, а сам я в те неповторимые минуты чувствовал себя человеком, а не мелкой крохотной тварью, которая вынуждена всячески приспосабливаться к жизни лишь с одной целью — чтобы жить, чтобы выжить. И тогда, там, на Лесной, в карауле, я вдруг понял, что в нашем «гуманном» человеческом обществе Человеком можно чувствовать себя только с оружием в руках, в противном случае ты букашка, а не человек. С тех пор эта мысль всецело завладела мной, завладела, ибо она была ИСТИНОЙ в этом море фальши и лжи, она наполняла мою стосковавшуюся душу верой, верой не в Бога, не в розовую идиллию, а верой в ОРУЖИЕ, в его силу, в его власть над людьми. С тех пор эта мысль, эта вера не покидает меня, и она уйдет вместе со мной.
Сейчас я понял, что там, на посту, я напрасно сдерживал свои порывы, что от себя, как ни крути, не уйти, что надо, и чем скорее, тем лучше, испытать эту веру действием.
И вот сейчас, решившись на самоуничтожение, я решил исправить тогдашнюю мою оплошность, и хоть час, хоть десять минут, но насладиться Абсолютной свободой, которой, как известно, нет ни у нас в стране, ни на Западе, насладиться безграничной властью над людьми.
Да, чтобы это испытать — стоило жить!
И я счастлив, что ухожу из жизни с чувством огромной радости, колоссального душевного подъема, с сознанием того, что пробил мой «звездный час».
В свой один из последних дней жизни я обращаюсь к вам, мои друзья, Сергей, Валентин, Андрей, Саша, Гена! Я ухожу, а вы остаетесь топтать эту бренную землю, коптить это небо, а проще говоря, продолжать то, что называется жизнью. Но задумайтесь, задумайтесь, когда устанете от однообразия жизни — жизнь ли это? Задумайтесь, как вы живете? Живете затхлой, однообразной жизнью, нудно-невозмутимо жуете эту безвкусную, пресную жвачку. Мне жалко вас… Помните: и мертвый я всегда буду оставаться вашей совестью.
Отец, мать, я обращаюсь к вам.
Я прекрасно сознаю, что моя гибель, гибель вашего единственного сына потрясет вас, и возможно, на всю оставшуюся жизнь выбьет вас из колеи. Но давайте смотреть правде в глаза. Ведь в том, что случилось немалая и ваша вина. Однако я вас прощаю, простите и вы меня. В похоронах и прочем особенно не хлопочите и на могилу часто не ходите. Памятника не надо. Надо при жизни было помнить, что у вас есть сын, интересоваться моими мыслями, планами, а вас интересовало только сыт ли я, обут ли, одет, да «как успехи» в учебе, а что у человека на душе — это вас не волновало, вы были заняты собой, своим проклятым хозяйством, своими скандалами, склоками. Пусть мне памятником будет ваша память обо мне не как о преступнике, а просто как о человеке. Пусть памятником мне будет отсутствие склок в семье, пусть мир и покой наполнят всю вашу оставшуюся жизнь.
Бабушка! Из всех людей, живущих на свете, ты, именно ты, а не мать, не отец, была для меня самым добрым человеком. Прости за то, что иногда причинял тебе немало хлопот и огорчений. Однако в последнее время я старался делать тебе только хорошее. Бабушка, помнишь, как я однажды тебе сказал, что ты меня еще переживешь? Ты обиделась, решила, что я считаю, что ты зажилась на этом свете. Теперь ты, надеюсь, понимаешь, что я имел в виду не твою, а свою скорую смерть. Ты живи, пожалуйста, как можно дольше, от тебя всем людям только свет и тепло. А если отец с матерью тебя будут обижать, то я и мертвый приду разобраться с ними, раз уж я при жизни не мог защитить тебя от грязных скандалов и пьяных выходок отца. А ты, отец, пей и дальше. Пей, если совесть свою давно пропил. Сегодня ты, да в том числе и ты, угробил меня, завтра ты угробишь бабушку или мать, а потом, радостный и гордый, что троих пережил, будешь ходить на кладбище и поминать.
После очередного домашнего скандала, я окончательно понял, что нет мне места в этой проклятой жизни. Мне стало предельно ясно, что, если я сейчас здесь, в армии, не совершу того, что всесторонне обдумал, то в будущем, после демобилизации, буду горько жалеть об этом, но будет поздно. Поэтому я принял окончательное, бесповоротное решение совершить задуманное в ближайшие три дня, как только обстоятельства будут благоприятствовать мне. Считаю своим долгом вкратце изложить суть плана операции.
111. План операции:
а) Время проведения: 17, 19, 21 июня от 20.30 до 21.30;
б) Место проведения: помещение облвоенкомата;
в) Обязательные условия: наличие всего личного состава узла связи (по плану все подлежат обязательному уничтожению);
г) Ход операции:
1) Удар по голове тяжелым предметом (топором) дежурного облвоенкомата;
2) Экспроприация оружия (пистолета);
3) Убийство всего личного состава узла связи;
4) Вывод из строя аппаратуры узла связи (делаю это с единственной целью — в надежде на то, что после моих «стараний» эту допотопную, полуживую аппаратуру поневоле придется заменить на новую);
5) Самоуничтожение.
Итак, за дело.
В заключении хочу заверить всех, что иду на «дело», твердо веря в успех всего задуманного, ибо не вижу реальных факторов, способных помешать мне.
P.S. Эх, если бы капитан Козлов хотя бы изредка, хоть немного интересовался нашей жизнью, нашими внеслужебными делами, нашим настроением — все, возможно, могло быть иначе. А так…
Итак, за дело.
ЭПИЛОГ
Солдат осуществил свой план. Приобрел кухонный топорик, завернул его в газету и зашел в комнату к дежурному офицеру по узлу связи. Доложил о прибытии. Капитан, читая газету, даже не посмотрел в его сторону. Солдат зашел сзади и с силой ударил его по голове топором. Дежурный офицер, даже не охнув, свалился на пол, обливаясь кровью. Солдат полез в его кобуру за пистолетом. К его ужасу кобура была пуста. Чтобы офицер заступил на дежурство без пистолета, такого солдат предположить не мог, хотя знал какова дисциплина в военкомате. Солдат стал лихорадочно искать в карманах убитого офицера ключ от ящика с оружием. И тоже не нашел. Как позже выяснилось, ключ лежал на столе под газетой. В это время в комнату неожиданно вошла жена дежурного офицера, принесла ему обед. Увидев мужа на полу в луже крови, она от страха и ужаса дико завизжала. Убийство жены офицера не входило в планы солдата, но отступать было некуда, и он зарубил ее. Три солдата, дежурившие на узле связи, услышав крик женщины, кинулись в дежурную комнату. Вбегали они по одному, и солдат поочередно рубил их. Первых двух уложил насмерть, а третий увернулся, удар топором пришелся ему по плечу. Тут подоспели два офицера, обезоружили, скрутили убийцу, связали и отправили на гауптвахту.
Если бы солдату удалось завладеть пистолетом, жертв было бы намного больше.