Рубрики

Петр Алешкин. В ПРИЕМНОЙ

Лыков ее сразу узнал. Сразу! Вошел, увидел за сек­ретарским столом и приостановился, растерялся на миг. Потом быстро напра­вился к двери кабинета началь­ника треста.

— Минуточку! Минуточку! — остановила она Лы­кова и оперлась руками о стол, намереваясь вскочить и преградить ему путь в кабинет, если он сделает еще хоть один шаг.

«Не узнала!» — подумал, усмехаясь про себя Лыков. И если поначалу он хотел пройти мимо секретарши неузнанным, то теперь вдруг захотелось, чтобы она его узнала, и Лы­ков остановился.

— Николай Максимович занят! — почувствовав, что посетитель не собирается рваться в кабинет, более спокой­ным голосом объяснила секретарша, все еще насторо­женно глядя на Лыкова. Ей казалось, что видит его она не в первый раз. Но это ее не смущало: мало ли людей бывает у начальника строительного треста. Приходил по делам, вот и запомнился.

На вид вошедший несколько простоват, лицо ши­рокое, русское, крестьянское, с расплющенным носом, но не грубое. Лицо интеллигента в первом поколении. Штанины брюк внизу забрызганы невысохшей грязью, туфли в мутных разводах. Когда Лыков входил в при­емную, секретарша приняла его за московского архи­тектора, которого ждал начальник треста Николай Максимович, но, заметив замешательство на лице Лы­кова при взгляде на нее, решила, что ошиблась. Сек­ретарем она работала много лет и, казалось ей, научи­лась по первому взгляду на посетителя определять его положение в обществе.

— Жаль, — приняв огорченный вид, сказал Лыков, вспоминая имя отца секретарши. Просто Настей или хотя бы Анастасией неудобно называть сорокапяти… нет, сорокашестилетнюю женщину, ведь она всего на год моложе его. — Я подожду! — указал он на одно из кресел возле стены и направился к нему.

— Извините, мы с минуты на минуту ждем важ­ного человека, — официальным тоном сказала секре­тарша.— Вряд ли Николай Максимович будет сегодня свобо­ден!

— Ничего, я минуточку. Устал! — по-домашнему улыбнулся Лыков, садясь в кресло. «Алешка! Алешкой звали ее отца!» Вспомнил и добавил с улыбкой: — У вас уютненько, Анастасия Алексеевна!

«Фу, как фальшиво и глупо! Уютненько! — перед­разнил себя Лыков. — Не надо было останавливать­ся!»

Секретарша, готовая выдворить мужчину, услышав свое имя, замешкалась, вспоминая, где они познакоми­лись. Она теперь не сомневалась, что они знакомы, и знакомы не по работе.

— Трудно теперь узнать, — продолжал улыбаться Лыков. — Лет тридцать прошло… Нет, до тридцати года не хватает!

— Паша?

— Паша, Паша! — подтвердил Лыков.

— Ой, а я совсем не узнала! — радостно восклик­нула Анастасия Алексеевна.

Она сама почувствовала, что радость ее не совсем искренна. Что-то мешало радоваться встрече с челове­ком, любившим ее в ранней юности. Да и она его любила. Да, да, любила! Не настоящей, конечно, лю­бовью! Детской, глупой, но любила! В приемной запа­хло Масловкой, ее шумными деревенскими вечерами, небольшой избенкой родителей… Но что-то мешало радоваться встрече! Сначала Анастасия Алексеевна ду­мала, что мешает то, что встреча произошла в прием­ной в такой момент, когда не до праздных разговоров. Николай Максимович сейчас сердит, даже зол. Мо­сковский архитектор остановил большую стройку из-за каких-то отступлений от проекта. Николай Мак­симович звонил в министерство. Но и это не помогло. Сейчас в кабинете начальника треста шло совещание, на которое должен приехать архи­тектор. Анастасия Алексеевна боялась, что Николай Максимович захва­тит ее за болтовней и недоволен будет. Но все-таки не это мешало, не это, чувствовала она и вспомнила, из-за чего она постаралась поскорее забыть свою пер­вую любовь, вспомнила морячка и поняла… Анастасия Алексеевна по-прежнему радостными глазами смот­рела на Лыкова, а про себя старалась понять, что осталось в нем: обида или то хорошее, что было между ними за два года дружбы.

— Двадцать девять лет прошло! Двадцать девять лет, — повторяла она.

— Я те… вас видел в Масловке лет через шесть после того… после той весны… Да, через шесть лет! Я уже в Сибири работал…

«Не забыл, не забыл обиды!» — решила Анастасия Алексеевна. Ей стало неловко, как обычно бывает при встрече бывших друзей, расставшихся из-за неприят­ной ссоры. Она почувствовала неприязнь к Лыкову, думая, как бы тактичней, поскорей избавиться от него, но продолжала улыбаться, говоря:

— Да, это был мой последний приезд в Масловку. В тот же год умерла мать, отец к сестре переехал, и я больше в деревне ни разу не была.

— Я знаю…

Анастасия Алексеевна хотела спросить, зачем он пришел к начальнику, но удержалась, опасаясь, что Лыков начнет расписывать перед ней свои нужды, да еще, не дай Бог, попросит походатайствовать. Но пре­кратить на этом разговор казалось неудобным, и она спросила:

— Вы, видно, часто бываете в деревне? Родители живы?

— Живы. Прошлым летом был!

— Старенькие, должно быть, они. Их надо весной навещать, когда работы в огороде много!

— Весной я туда не езжу… Не могу!

— Почему так?

— Весной мне там нехорошо… Думаю — из-за вас…

— Ну уж, — усмехнулась секретарша.

— Я знаю, что это смешно! Знаю! — заторопился Лыков, стараясь, чтобы она поняла его правильно.— Но это так!.. И запаха черемухи я с тех пор не перено­шу. Мне от него как-то тоскливо и одиноко становит­ся… Я ведь любил вас тогда.Ох, как любил! Помнит­ся, покончить с собой намеревался после того вечера, после такого позора!

— Ну уж, позора! — засмеялась Анастасия Алексе­евна.

— Да, да, позора! Сейчас и я с улыбкой оглядыва­юсь на ту ночь. А тогда… На другой день я не мог на люди показаться. Казалось, что каждый в душе смеется надо мной. Если бы каникулы не кончились, не знаю, выдержал бы? В юности я сентиментальным был, а впрочем, и сейчас такой же…

— Вот это мне и не нравилось в вас! Мне хотелось видеть близкого человека таким, что в небо рвется и меня за собой тянет, а не таким, что вечно под ногами у себя ковыряется. Но, видно, такие переве­лись! Бывает, посмотришь — орел, а приглядишься — курица! Мужик сейчас кабинетный пошел, тихий, по конторам сидит, бумагу с места на место перекладыва­ет. — «Что-то я словно оправдываюсь», — подумала Анастасия Алексеевна и закончила с заметным раз­дражением, с ехидцей. — Вы-то, я вижу, тоже жизнь в конторе провели. Где вы сейчас?

— В РСУ — бухгалтером! — в тон ей не удержался, зачем-то брякнул Лыков.

— Ну во-от… Таким я тебя и представляла. — Ана­стасия Алексеевна незаметно для себя перешла на «ты». — Вежливенький, смирненький, сидишь за кон­торским столом в нарукавничках… Скука! Только од­ного и видела мужика! За всю жизнь!

— Это кто же? Не морячок ли?

— Морячок!.. Морячок тоже оказался соплячок! Вот! — указала она на дверь кабинета Николая Мак­симовича. — Этот ни перед кем не согнется, ни перед кем лебезить не станет!

Анастасия Алексеевна замолчала. Лыков сделал движение, намереваясь встать: незачем продолжать этот глупый, никчемный разговор, незачем было останавливаться, но остался в кресле и спросил:

— Вы, я вижу, сейчас не замужем?

— А ты что, по старой памяти мне предложение сделать хочешь? — усмехнулась Анастасия Алексе­евна.

— Ну что вы, — добродушно засмеялся Лыков, де­лая вид, что не замечает раздражения секретарши. — У меня дети взрослые!

«Видимо, не легко живется женщине, — пожалел он о том, что спросил о замужестве.— Настя, Настень­ка! — думал Лыков, следя за секретаршей. — Куда же ты спряталась? А может быть, она такой и была? Просто я, мальчишка, ни черта не понимал?»

Анастасия Алексеевна выглядела неплохо, даже не­сколько моложе своих лет. И изменилась внешне не так уж сильно. Но все же Настя была иной, совсем иной, или, может, это казалось Лыкову. Нервная ста­ла, раздражительная, а раньше озорная была, плясу­нья. В Масловке никто ее переплясать не мог. Особен­но елецкого. Здорово плясала! Плясала она и в тот вечер. Тогда в клуб приехали ребята из соседней дерев­ни, из Коростелей. Приезжали они часто. Некоторые дружили с масловскими девчатами. С ребятами прика­тил морячок, отпускник. Ухарь малый! В клуб он вошел вьюном, как к себе в дом, и сразу в пляс с присвистом и шутками. Витька Кирюшин, гармонист, почувство­вав настоящего плясуна, рванул гармонь. Девки заулы­бались, прихорашиваться стали украдкой. Когда Ки­рюшин прекратил плясовую, Настя подско­чила к нему:

— Витюша, елецкого! Елецкого давай!

И на середину клуба с платочком на плечах.

Ты зачем сюда приехал,

Незнакомый паренек,

Иссушил мое сердечко,

Как на печке сухарек, —

пела Настя, выплясывая.

Едва кончала свою частушку подруга, с которой она дроби выбивала, как Настя тут же подхватывала другую и пела игриво, с намеком:

Не о том сердце болит,

Который рядышком сидит,

А об том сердце болит,

Который издали глядит.

Масловские девки сразу запереглядывались. Паша стал ловить их любопытные взгляды на себе. Потом Настя танцевала с морячком. Танцевал он ловко, уве­ренно и все время что-то говорил Насте, а она смеялась.

— Смотри, уведет, — кивнул на них Васька Зуб, приятель Паши. Он за столом играл в карты с мужи­ками, а Паша сидел рядом с ним.

Лыков и Васька Зуб были в деревне третий вечер. Приехали они из школы на майские праздники. Они заканчивали десятилетку в райцентре, в Мучкапе, за двадцать километров от Масловки. Ближе средней школы тогда не было.

— Да ну-у, — бодро, уверенно ответил Паша, а сам завол­новался, думая, что надо увести Настю из клуба. Он сидел мрачный, мучился, делал вид, что следит за игрой в карты, а сам искоса наблюдал за девушкой и морячком.

После танца морячок взглянул в окно, что-то сказал Насте и быстро направился к выходу. Паша обернулся к окну и увидел мальчишек с букетами черемухи. Кирюшин заиграл «Дунайские волны», Па­ша под­нялся и, зная, что за ним следят, с некоторой ленцой, показывая этим, что ему безразлично, как ведет себя его залетка, направился к Насте. Только не мог он, как ни старался, заставить щеки чуточку побледнеть. Настя поднялась ему навстречу. Паша внимательно посмотрел на нее, пытаясь понять, чув­ствует ли она себя виноватой. В глазах ее был необычный блеск, плясало что-то новое для Паши.

— Пошли погуляем, — предложил он, пытаясь ска­зать это обычным тоном, но голос оказался хриплым, и он смущенно прокашлялся. — Вечерок сейчас что надо!

— Погоди, — быстро ответила, выдохнула Настя,— я еще не наплясалась!

— Сегодня ты расплясалась, как никогда! — с едва скрываемым ехидством сказал Паша.

— Да, сегодня мой день! — Настя взглянула на не­го насмешливо, как показалось Паше, и улыбнулась, но улыбнулась не ему, а глядя через его плечо.

Он поспешил прокружить ее и увидел в дверях морячка с букетом черемухи. Тот стоял и с широкой улыбкой смотрел на них. Вальс кончился, и морячок тут же направился к ним. В Масловке тогда при всех дарить цветы ухажерке было не принято. Паша, как дурак, стоял рядом, ждал. Настя зарделась. Морячок, не об­ращая внимания на Пашу, протянул цветы Насте. Она взяла и направилась к двери. Букет она держала около лица, делая вид, что нюхает цветы. Морячок выскочил вслед за ней. Все это происходило на глазах ошелом­ленного клуба. Паша с деревянной головой и каменной шеей пошел назад, к столу, где играли мужики. Он осто­рожно ступал по полу, потому что доски почему-то стали мягкими и прогибались под ногами.

— Пошли, — шепнул ему Васька Зуб, кивая на дверь.

— Я сам, — еле слышно ответил Паша.

— Ну, давай, давай!

Паша сидел на скамейке, думал про себя: «Нужно идти! Нужно идти!» Но не шел, зная, что вслед за ним выскочат из клуба ребята, а может, и девки, чтобы посмотреть на драку. Два года встречался он с Настей! Два года он был уверен, что они любят друг друга! Только вчера она обнимала его на крыльце, шептала разные слова, и вдруг такое! Как же теперь жить дальше. Надо идти! Не драться нельзя, засмеют! Паша оторвался от скамейки и быстро вышел из клу­ба, завернул за угол и побежал по направлению к Настиной избе.

Сквозь кудлатые облака проглядывали звезды, и ви­дно было довольно далеко. Вот и Настя с морячком! Паша приостановился, оглянулся назад. Окна клуба багрово светились, внутри шевелились тени. От реки доносились робкие еще голоса лягушек. За Пашей никто не бежал, и он пошел шагом. Он долго шел следом, не смел приблизиться к парочке. Паша никогда не дрался, не знал, как начинать, что говорить, было стыдно, страшно. Он заранее знал, что морячок побьет его, но вернуться, оставить их было еще мучительнее и стыднее.

— Ну, погодите-ка! — окликнул он наконец Настю с морячком.

Они остановились.

— Чего тебе надо? — сказала Настя. — Разве не яс­но? Между нами все…

— Я не к тебе! Мне с ним поговорить надо!

Морячок отделился от Насти. Когда он приблизил­ся, Паша, дрожа, кинул кулак в бледное пятно его лица. Но рука провалилась в пустоту. И тут же что-то бросило Пашу на землю, на спину. Вскакивая, он почувствовал, что нос его смят. Ему казалось, что дышать им нельзя, и Паша с открытым ртом, держа впереди себя руку с растопыренными пальцами, кинул­ся на морячка, ахнул тихонько, больно нат­кнувшись в темноте бровью на что-то жесткое, как угол бревна. Но на этот раз удержался на ногах и начал молотить впереди себя руками. Временами он задевал морячка в темноте и молотил, молотил воздух, думая лишь о том, чтобы морячок не попал в него снова. Вдруг он неожиданно обнаружил, что морячка, метавшегося во­круг него, нет. Насти тоже не было. Только в стороне слышался топот и голос Васьки Зуба…

— Павел Тихонович, дорогой! Вы уже здесь! — В дверях кабинета стоял Николай Максимович. Говорил он не обычным своим суровым тоном, а как-то заискивающе, подобострастно. И глядел он на Лыкова с незнакомой секретарше слащавой улыбкой. — Что же вы, Настасья Алексеевна? — перевел взгляд началь­ник треста на растерянную секретаршу. Лицо его стало прежним, суровым, жестким. И вдруг оно снова мгновенно изменилось, подобрело, расплылось, когда Николай Максимович повернул голову к Лыко- ву: — Заходите, дорогой! Заходите! Мы вас ждем!

— Извините, я задумался! — улыбнулся Лыков, поднимаясь.

— Все думаете, как бы нас покрепче скрутить,— как-то угодливо пошутил Николай Максимо­вич.

— Наоборот, наоборот! Стараюсь найти для вас выход!

— Ну вот, сейчас мы вместе и поищем! Тут к нам как раз заказчики явились…

04.04.2016 22:57