Петр Алешкин. СЛУЧАЙНАЯ ВСТРЕЧА

За окном дул ветер. Сыпал снег. Под фонарем, нависшим над дорогой, белыми полосами проноси­лись хлопья и исчезали в полумраке. Ветер сдувал снег с железной крыши дома напротив и дымом развевал над окнами. А возле нашего дома было тихо. Снежин­ки, кружась, медленно опускались вниз и ложились на квадратное пятно света от окна под деревом. Иногда из-за угла дома налетал порыв ветра, и снежинки начинали метаться, путаясь в голых ветках. Сверху, из темноты, вырывались хлопья, ударялись в стекло, бесшумно рассыпались, сползали вниз. Я застыл у окна, смотрел с непонятной грустью на эти снежинки, слышал, как жена изредка шуршит в тишине страни­цами за столом, вздыхает.

С улицы донесся перестук колес электрички. Слыш­но было, как она остановилась возле плат­формы, а по­том тронулась и стала набирать скорость со звуком, похожим на начало завывания сирены. Этот звук, снежинки за окном, тишина зимнего вечера, непонятная сладкая грусть унесли меня далеко, в Подмосковье, на пятнадцать лет назад.

…В ранней молодости ей почему-то нравились све­чи. В ее комнате на столе стоял медный подсвечник, похожий на трезубец Нептуна. Когда мы оставались одни, она тушила две крайние свечи, легкими движени­ями сжимала огонек двумя пальцами…

А началось все с зимнего, снежного вечера, такого же, как сейчас за окном. Тогда я работал изоли­ровщиком на строительстве компрессорной станции под Воскресенском и жил на квартире в деревне Губаново. Однажды в субботу задержался в Москве, я любил шататься в выходные дни по музеям, возвращался поздно вечером. На улице было морозно, ветрено, шел снег. Я сидел у окна в полупустом холодном вагоне электрички (при­ближалась конечная станция) и размышлял, где мне лучше выйти — в «Гиганте» или ехать в Пески. От «Гиганта» идти дальше, идти лесом. Я представлял себе, как буду блуждать в темноте по чужому мне лесу, вырос я в степи, блуждать среди темных мрачных деревьев в поисках засыпанной снегом тропинки… Нет, лучше в Пески! Но и туда не хотелось. Наши ребята не ладили с местными. Вспомнилось, как Володя Соломатин, с которым я жил в одной комнате, неделю ходил с фонарем. Встречали песковские ребята. Ничего, проско­чу как-нибудь, решил я.

На платформе ветер сыпанул мне за шиворот снега. Я зябко поежился и поднял воротник. Меня вдруг охватила дрожь, но не от мороза, а от предчувствия неприятной встречи с местными парнями. Я скатился вниз по ступенькам и торопливо зашагал по улице, внимательно всматриваясь в темные подво­ротни. Всюду было тихо, и я повеселел, но не терял бдительности, понимал, что могу чувствовать себя в безопасности только за поселком, за мостом. Ветер дул мне навстречу, и я прятал лицо от снега в воротник. Улица вывела меня на заснеженный луг. Мне осталось пересечь его, потом мимо крайнего дома спуститься к мосту, а там уж до Губанова рукой подать.

И тут, выйдя на луг, я увидел на дороге под фона­рем парней. А чуть ближе ко мне, в стороне от дороги, чернели еще две фигуры. Влип! Я внутренне напрягся. На­зад поворачивать поздно. Они, по-видимому, уже за­метили меня. Сейчас в темноте им пока неизвестно, кто идет — может быть, свой… Главное, не показывать волнения. Той большой группы ребят под фонарем мне никак не миновать. Они стояли прямо на дороге. И, конечно, когда я подойду к ним, они узнают, что я газовский: так нас, строителей компрессорной станции, звали песковские ребята. Никто из них не был со мной знаком и не имел на меня зуб, с ходу бить не станут, должны сначала придираться. Значит, выбрать момент можно. На ноги я никогда не жаловался.

Ветер на лугу дул сильнее, осыпал лицо колючим снегом. Но я не замечал этого, упрямо и торопливо шел к тем, что были под фонарем.

— Володя! — окликнул вдруг меня девичий голос. Те двое, что стояли в стороне от дороги, оказались девушками. Я сразу понял, что они приняли меня за моего приятеля Володю Соломатина. У него была такая же, как у меня, серая осенняя кепка.

Я свернул с дороги и, утопая в снегу, направился к ним. Напряжение сразу спало. Экзамен откладывал­ся. Подойдя ближе к девушкам, я узнал одну из них. Это была Оля, подруга Володи, симпатичная шустрая девчонка, немножко кокетливая. Ее я часто видел в деревен­ском клубе. Там она всегда вела себя шумно, озорно, весело. Наверно, понимала, что не нравиться она не может.

Мы не были с ней знакомы. Держался я в клубе тихо, смирно, потому она вряд ли когда обращала на меня внимание. Хотя, впрочем, Володя говорил, что он рассказывал ей обо мне и называл меня братом. Вторую девушку я не знал и никогда не встречал до этого. Она была в черной шубке, в вязаной шапочке, ростом чуть выше Оли, но неприметнее, скромнее.

— Здравствуйте, — сказал я, подходя к ним.

— Ой, мы ошиблись, — засмеялась Оля.

— Я сразу понял, что вы приняли меня за шалуна-братишку, — произнес я шутливым тоном.

В другое время я растерялся бы, смутился и поста­рался уйти от них поскорей. Но я был возбужден. Недалеко от нас маячили парни. И я старался быть бодрым, показать, что для меня это не имеет никакого значения.

— Ты его брат? Он рассказывал о тебе.

— Ну вот! Значит, пора познакомиться. Виктор!

— Оля.

— А подругу как зовут?

— Таня, — сняв перчатку, девушка протянула руку, блеснула глазами на миг.

Я пожал. Рука оказалась маленькая, мягкая и ка­кая-то беззащитная.

— Вы что, к нам в клуб собрались?

— Нет. Поздно уже, — ответила Оля.

— А тебя я там никогда не видел, — обратился я к Тане.

— Я там редко бываю.

— Почему?

— Ее братья не пускают. Маленькая еще, — пошу­тила Оля.

— Просто некогда мне. Да и скучно там… А кино иногда смотрю.

— Завтра как раз хороший фильм. Приходи!

— Завтра видно будет.

— Придет она, придет! Я обязательно притащу! — пообещала Оля.

Таня опустила глаза.

— Я буду ждать! — сказал я и стал прощаться.

— А как же ты пойдешь? Там ребята,— озабоченно сказала Оля. — Слушай, давай мы тебя по огородам проведем.

До такого я опуститься не мог.

— Ну что вы, девочки! — прежним, жизнерадос­т‑ ным тоном воскликнул я.

— Изобьют. Вовку-то избили.

— Ничего, проскочу! — отвечал я бодро, а внутри у меня похолодело: представил, как будут бить сейчас на глазах у девушек. И самое страшное, на глазах у той, которуюя только что пригласил на свидание. — До завтра, девочки! — помахал я рукой.

Скрип снега под ногами резал мне уши. Ребята что-то обсуж­дали. Когда я приблизился, они замолчали и повер­нулись навстречу. Было их человек восемь, крепкие, ло­бастые. Каждый в одиночку мог бы справиться со мной. В голове метались обрывки мыслей. Что пред­принять? Как поступить? Как выкрутиться? Подойдя к ребятам, я неожиданно для себя брякнул:

— Здравствуйте! — и пошел на них.

Они расступились, пропуская меня, а кое-кто от­ветил на приветствие. Я с замирающим сердцем, косясь, то направо, то налево, прошел сквозь строй и от­правился дальше по дороге, кажется, всем телом вслу­шиваясь, не бегут ли за мной. Мне страстно хотелось броситься бежать, проскочить освещенное простран­ство, но я намеренно сдерживал шаг, зная, что за мной наблюдают девушки. Оглядываться я тоже не смел: ребята поймут, что боюсь, и непременно бросятся догонять. «Зачем я поздоровался? — спраши­вал я себя. — Зачем?» Сзади вдруг что-то закричали и засвистели. Ноги сами рванулись вперед, но я опять сдержался.

Дома я долго не мог заснуть, все думал о том, что завтра впервые девушка придет на свидание ко мне, вспоминал, как я свободно разговаривал с девчатами и как спокойным голосом приглашал Таню в клуб, словно этим занимался каждый день… А вдруг не придет?! Я пытался отогнать от себя эту мысль— придет, не может не прийти! — пытался вызвать перед собой образ Тани, но представлялось что-то смутное, четко виделась только черная шубка, осыпанная сне­гом, вязаная шапочка и мгновенный блеск ее глаз в полутьме. Этот милый, очарова­тельный, вызываю­щий восторг блеск глаз! Я пред­ставлял, как Таня сни­мает перчатку и протягивает мне руку, чувствовал в своей руке ее тонкие робкие пальцы. Но лица вспомнить никак не мог. Не мог! А как же я завтра узнаю ее? А вдруг она придет без Оли?!

— Вовк! Ты спишь?

— Чего тебе?

— Ты с Олей договорился на завтра?

— О чем?

— Ну… о свидании.

— Нет. Я с ней никогда не договариваюсь. Сама приходит.

— А если не придет?

— Придет, куда она денется! Спи!

Разговор с Володей не успокоил меня, и я продол­жал мучиться. А тут еще припомнилось, как совсем недавно провожал я из клуба девушку, свою газовскую, со стройки. Я знал, что она хорошо относится ко мне, и решил предложить ей встречаться. Всю дорогу, когда мы шли рядом из клуба, у меня дрожали колени, я превратился в деревянного болвана, молчал, а если она обращалась ко мне, заикался, мямлил что-то в ответ, чувствовал себя до слез последним идиотом. Больше я не пытался ее провожать, а при случайных встречах на работе конфузился, смущался. А вдруг завтра также получится, думал я с дрожью, с ужасом.

Весь следующий день я жил ожиданием вечера. В клуб входил с трепетом, с колотящимся сердцем: как быть, если не узнаю девушку? Таня и Оля были уже там. Они сидели спиной ко мне. Я их сразу узнал. Узнал и взволновался. Место рядом с Таней было свободно. Я сел. Она взглянула на меня, снова плеснула, окатила меня своим чудным блеском черных глаз, покраснела внезапно и опустила голову. Я вдруг понял, что она волнуется больше меня, и почему-то мне сразу стало легче, покойней. А ко­гда к нам подошел Володя и заговорил своим обыч­ным шутливым тоном, я совсем успокоился.

Разговаривая, я украдкой посматривал на Таню, разглядывал ее худое лицо с тонкой, какой-то прозрачной кожей, с темными широкими бровями и черными блестящими при свете лампочки глазами. Девушка мне казалась еще милей, чем представлялось в моих ночных мечтаниях.

После фильма мы гуляли по деревне. Было тихо. Ветер прекратился еще утром, потеплело, и снег не скрипел под ногами, а мягко шуршал. Мы брели по тропинке, протоптанной за день в свежем снегу, мимо невысоких изгородей из штакетника, окружавших большие крепкие избы деревни. Я чувствовал себя свободно, легко, той скованности, которой я опасался, представляя вчерашней ночью это свидание, не было. Отчего так — я не ведал.

В этот вечер я узнал, что Таня учится в Москве в педучилище. Из разговора с ней я понял, что больше всего она любит возиться с детьми. И что мне тогда показалось странным, видела она себя в будущем хозяйкой дома, многодетной матерью и учительницей сельской школы.

— А почему сельской, а не городской? — спросил я тогда.

— Нет, только не в городе, — ответила она. — Там я чувствую себя роботом. Вздохнуть некогда. Я знаю, у меня сестра там живет. Нет.

В то время ей было семнадцать лет.

С этого вечера я вначале неотчетливо, а потом все ощутимее стал чувствовать себя уверенней и серь­езней, стало казаться, что смысл моей жизни теперь ясен, понятен и цель обретена, появилось ощущение, что в жизнь мою вошел человек, о котором я должен заботиться и оберегать его.

Каждый день в три часа я со сладким волнением в груди начинал прислушиваться — не идет ли элект­ричка из Москвы. Наша бригада изолировала трубу недалеко от железнодорожной линии. И вот от плат­формы «Гигант» доносился характерный звук, похожий на начало завывания сирены. Это набирала скорость электричка. Через минуту показывались вагоны, кото­рые на фоне снега казались ослепительно зелеными. Они проплывали между тонких стволов осин и берез и исчезали за поворотом. Мне нестер­пимо хотелось помахать ру­кой. Я знал, что в одном из вагонов сидит Таня, знал, что сейчас она смотрит в окно и, возможно, видит меня.

Встречались мы почти каждый вечер. И вскоре я начал читать учебники, готовиться к экзаменам. Теперь все мои мечты о будущем были связаны с педагогическим ин­ститутом.

Но весной все повернулось по-иному. Я получил повестку. Таня узнала, заплакала.

— Ты меня не забудешь?

— Не говори так… Там забывается труднее.

— Я буду писать тебе каждый день, — шептала Таня.

В эту ночь она впервые привела меня к себе домой, и впервые я ночевал с ней в комнате при свечах…

От этого вечера остались в памяти только неясные осколки: зыбкий, вздрагивающий огонек свечи; близ­кое, такое родное лицо на моей руке; и губы, сладчай­шие в мире губы… Помню, потом мы проводили все оставшиеся до призыва вечера при неверном свете свечи и без конца говорили о будущем.

А через две недели со стареньким чемоданом в руке я, ссутулившись, входил в ворота сборного пункта военкомата, оставив Таню на тротуаре. И еще долго ощущал я на губах солоноватый вкус ее слез…

Я слышал, как жена, окончив проверять тетради, сложила их в стопку, потом встала и вышла в детскую комнату посмотреть — спят ли дети. Я предста­вил, как она поправляет одеяло вначале у сына, он поменьше, потом у дочери. Все матери делают это одинаково. Через минуту она вернулась, подошла к окну, ко мне, оперлась на мое плечо и сказала:

— Метет…

Я молчал. Жена ласково поводила щекой по моему плечу, спросила:

— Грустишь?

— Вспоминал, как тебя встретил. Помнишь, снеж­ный вечер, ты с Олей, ребята под фонарем… Как хорошо, что я тогда не вышел в «Гиганте».

Как странно, думал я, судьба человека порой зави­сит от такой мелочи — на какой остановке он выйдет. Не испугайся я тогда ночного леса — и жизнь моя пошла бы, скорее всего, по иному пути. Что было бы в ней, трудно сказать! Но жутко представить, что текла бы она без Тани, без наших детей, без школы, ведь до Тани я ни­когда не думал о работе учителя. Как странно!