(Размышления после прочтения романа П. Алешкина «Беглецы»)
Среди прочих романов Петра Алешкина «Беглецы» стоит особняком в череде книг современной русской литературы, хотя, с первого взгляда, кажется сугубо «алешкинским» по насыщенности событиями, крутым поворотам сюжета, по образности персонажей, мелодраматичности ряда сцен и прочим элементам, характерниым для творчества маститого писателя.
Почитать же роман необычным заставляют мысли, которые порождаются при чтении оного…Допустим, начало… первая строчка:
«Повеситься можно было на трубе».
Ни одно произведение П. Алешкинане только не звучало столь безнадежно и отчаянно с первого же звука, не задавало столь трагичной интонации всему произведению. Так писались разве что древнегреческие трагедии, то есть авторами, которые были изначально убеждены в предназначении рождаться человеку для страданий и после совершения ряда смертных грехов, очутиться обреченным на вечные муки в страшном Тартаре. Ибо не мы вершим свою судьбу, а три Мойры ткут свои бесконечные нити и режут их в удобный им момент. А уж, как случится умереть: от шкуры ли кентавраё как Гераклу, от яда ли Медеи, как ее детям, от прозрения ли, как Орест, узнавший о том, что живет в кровосмесительном браке с собственной матерью — это уже детали, важные людям, но никак не Мойрам, равно, как и Богам Олимпа.
«Повеситься можно было на трубе»- это фраза в художественно-эстетическом своем качестве и в своей культурологической сущности являет собой пример полной противоположности фразе, ставшей едва ли не хрестоматийной в истории литературы СССР:«Он пел по утрам в туалете» (Ю. Олеша «Зависть»).
Если из фразы единственного романа незаурядного, но уже забытого «классика» тридцатых годов родился сонм литературных монстров вроде «Мастера и Маргариты» М. Булгакова или «Плахи» Ч. Айтматова, то из слов, которыми начаты «Беглецы» П. Алешкина, может произрасти новая русская литература, которая окажется в состоянии оценить и осознать всю сущность произошедших в двадцатом веке в России общественно-исторических процессов, начало традиции изучения которойположил М. Шолохов в своем гениальном «Тихом Доне», продолжили сотни других писателей-реалистов, которых горбачевско-ельцынский переворот выкинул из школьных учебников, но оставил в истории мировой литературы: Л. Леонова, А. Толстого, В. Маяковского, В. Шишкова и других. То есть изначально в оценке романа П. Алешкина следует опираться на морально-этические и эстетические нормы не той категории современных писателей, что вышли из бердичевско-бобруйско-киевско-одесских местечковых хаз и малин, а, опираясь на опыт того рода литераторов, что произросли именно на русско-дворянской и разночинской почвах девятнадцатого века.
Петь по утрам в туалете и рыскать в поисках литературных критиков Латунских, которые не оценили твоей гениальности, а потому должны быть умерщвлены — это мораль и этика вовсе не сына профессора Киевской духовной академии, хоть и начертано его собственной рукой. Это, извините меня, иллюстрация к Торе и Кицуль Шурхан Арухе, утверждающих, что «фигура из двух перекрещенных палок, которой порой поклоняются, запрещена к использованию», а все православные и мусульмане — идолопоклонники. Воинственный иудаизм именно потому взял на вооружение М. Булгакова, что сей богоборец более всего ненавиделв советской власти как раз то, что объединяло идею коммунизма с христианством — идею равенства всех людей независимо от вероисповедания, цвета кожи и языка, на котором он общается.
Именно потому в течение всего периода жизни СССР в стране этой медленно и неуклонно в художественной литературе одни понятия «хорошего» и «плохого» подменялись другими, порой полностью противоположными, а уровень и качество всего литературно-художественного процесса в сравнении с тем, что был в России до Гражданской войны, неуклонно деградировал, терял гуманистическую ценность свою, основанную на христианско-коммунистических доктринах, заменялся на суррогат христианства ввидеглав об Иешуа в «Мастере и Маргарите» или откровенно кощунственной по отношению к православной и мусульманской религиям повести бр. Стругацких «Отягощенные злом», на опошления тех нравственных ценностей, что лежали в основе славянской и тюркской цивилизаций, на которых базировалась Русь.
Но довольно о проблемах взаимоотношения российских народов и иудейского племени, перейдем все-таки к Петру Алешкину, автору цикла произведений, названных беспощадно: «Русская трагедия», ибо повествует она о том, какими были мы и отцы наши, и деды, и прадеды, во что нас превратила нерусская криминальная контрреволюция 1985-2005 годов, продолжающаяся вот уже два десятка лет, и конца которой не видно.
Роман «Беглецы» — третий в саге «Русская трагедия». Он рассказывает о Дмитрии Ивановиче Анохине, внуке Егора Анохина, главного героя первого романа цикла. Дмитрий стал, благодаря своему таланту, удивительной крестьянской сметке и колоссальной работоспособности, тем, кого в анекдотах зовут «новыми русскими», в кино охраняют мордоворотыи бывшие офицеры КГБ, а в жизни…
Признаться, какими бывают эти люди в жизни, знаю я плохо. Из относительно достоверных образов могу назвать лишь одного из героев собственного рассказа «Бред сивого мерина» и нескольких второстепенных персонажей из криминального чтиваавторессы Устиновой. Все прочее, читанное и виденное мною по ящику, — набор дебильных, но порой очень эффектных штампов, вышедших из-под пера явных поклонников Волланда и Азазелло. Все эти персонажи рвались «петь по утрам в туалете» либо изрекать паскудныепо сути своей фразы о том, ЧТО СУДИТЬ НАДО НЕ ПО ЗАКОНУ, А ПО СПРАВЕДЛИВОСТИ, а не о том, ЧТО ЗАКОНЫ НАДО ИМЕТЬ ДЕРЖАВЕ РУССКОЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ, СУДЬЯМИ ИМЕТЬ ЛЮДЕЙ ПОРЯДОЧНЫХ, А НЕ ВОРОВ В ЗАКОНЕ.
Главный герой романа «Беглецы» оказался именно тем истинным антигероем ельцынской поры, который осознает мысль едва ли не краеугольную для всего романа и для всей России послесоветского периода: «Повеситься можно было и на трубе». Других, равных Дмитрию Анохину по степени трагичности образа «нового русского», персонажей в современной литературе России я не знаю. Может, кто-то и написал что-то более значительное, но до меня не дошедшее, но не уверен в этом. Есть несколько произведений со столь же по-античному мощным предопределением судьбы трагических героев, оказавшихся за бортом современной жизни (к примеру, роман В. Ломова «Солнце слепых»), ставших ненужными в новом для них мире, но чтобы таковым стал «новый русский»…
Нет, у остальных известных мне авторов герои могли либо инсценировать свою смерть и поселиться в родном селе в обнимку с бывшими возлюбленными, уверенные, что тем самым искупили свой грех, либо умирали с муками совести от рук своих коллег по разбою и грабежу общенародного состояния. Это — лучшее, на что оказывались способными «новые русские» в произведениях известных мне авторов. Большинство же персонажей социальной группы «новый русский» походили на «доброго вора» из сериала «Некст-Следующий», который стал и депутатом, и «судил по справедливости», но при этом удовольствия ради «шманал по карманам», возвращая затем пострадавшим их кошельки. О произведениях же, подобных архимерзкому роману В. Аксенова «Новый сладостный стиль», стоящих несколько в стороне от этих образов, я уже писал, повторяться не буду.
Дмитрий Анохин не повесился. Ибо выпавшие ему беды были, по большому счету, всего лишь житейскими трудностями, от которых кончают жизнь свою люди слабые, если не сказать ничтожные: из долларового миллионера Дмитрий почти в одно мгновение превращается в то, что люди его положения почитают нищетой. При этом те самые «братки» изныне сверхпопулярного вРоссии сериала «Бриагада», на которых молятся молодые люди новой России, могут привести приговор в исполнение. И, что особенно важно, они хотят сделать это, совершат любое насилие с восторгом и радостью в сердце. Ибо монстр, порожденный пением по утрам в туалете, свил из колючей проволоки гнездо в их сердцах. Им нет никакого дела до того, что Дмитрий свои деньги ЗАРАБОТАЛ, начав с того, что грузил по ночам трехтонные валы бумаги в вагоны, чтобы обеспечить свое издательство главным материалом, купленным им опять-таки на ЗАРАБОТАННЫЕ деньги. Они уверены, что идут к Дмитрию забрать СВОЕ.
Конфликт? Да. Но не трагедия. Точнее, не трагедия для главного героя романа «Беглецы». Поэтому он решает сбежать от кумиров нынешней русской толпы в Америку и… НАЧАТЬ ВСЕ ЗАНОВО. Именно так — от взгляда на трубу, на которой проще повеситься, до решения начать заново и жизнь, и свое порушенное бандитским государством дело. Если кто-то скажет, что не видит в подобном ПОСТУПКЕ ничего особенного, сделаю отступление…
В 1996 году в Германии в собственном особняке стоимостью внесколько десятковмиллионов марок с со счетом в банке в миллион кончил жизнь самоубийством человек, который посчитал, что жизнь его кончена только потому, что, продав и прогуляв свою последнюю яхту, вдруг осознал себя нищим. Было опубликовано в газетах того времени много соболезнований от лиц очень богатых, влиятельных, которые в один голос утверждали, что понимают ТРАГЕДИЮ этого человека. Самое поразительное, что им вторили и люди в буквальном смысле нищие — получатели социального ежемесячного пособия. То есть, живисей немец даже по германским понятиям широко — на 10 тысяч марок, например, в месяц — ему бы хватило одних только наличных еще лет так на восемь. Но он не мог жить без своей любимой яхты и без своего дома, не мог переселиться в квартиру, не умел ничего делать, да и вообще не мог жить не по-скотски, пожирая и гажа вокруг, а просто по-человечески…
«Все потерять — и нищим стать, как прежде, но никогда не пожалеть о том» — сказал Р. Киплинг вовсе не оподобныхныне уж забытому «страдальцу», равно как и вообще мертворожденным героям большинства произведений, выпушенных издательствами Москвы и России после горбачевского закона о кооперации. Закона, с которого началась вторая жизнь некогда обычного совка Дмитрия Анохина, в течение которой он стал тем, кого зовут жрецом Золотого Тельца и кому молятся в нынешней России, начиная от обитателей московского Кремля, кончая нищими под заборами Усть-Кута. То есть герой романа «Беглецы» — это, можно сказать, в чем-то символ «американской мечты», оказавшийся вдруг у разбитого корыта, который решил повторить подвиг знаменитого героя романа Джека Лондона «Время не ждет».
Не знаю, есть ли такие люди в нынешней России, могут ли они вообще быть в обществе повальной коррупции и изменников присяге и долгу, но характер, выписанный Петром Алешкиным, мне показался достоверным. Вот не лежит у меня душа к тем «новым русским», с которыми сталкивала меня жизнь и до эмиграции, и в оной, а Дима Анохин мне нравится от души. Можно и проанализировать почему — да зачем? Иному читателю как раз то, что в герое романа «Беглецы» я люблю, покажется самым гадким его качеством, а что я признаю мерзостью, его восхитит. Однако, во всех случаях, и тот, кто согласен со мной, и тот, кто окажется противником, высказыванием своего мнения лишь подтвердит, что перед нами — образ диалектический, свободный от ныне распространенной в описании человека эклектики, полнокровный и эмоционально очень верно окрашенный.При этом очень точныйдля философской концепции всего романа.
Даже то, что Дмитрий Анохин решает уехать именно в Америку и там заняться спасением русской культуры, русского литературного языка, попранного в России нынешними СМИ и издательствами, не нарушает строя описываемого образа. Ибо, как это ни парадоксально, но именно в эмигрантских изданиях очень чутко относятся к качеству написанного автором, к стилю, к чистоте речи, к тому, что зовется культурой языка. Русский литературный язык спасается в настоящее время в глубокой провинции, где по сию пору выходят не испохабленные Соросом и его прихвостнями журналы и газеты, а также в Европе и в США, где масса людей пытается создать свои газеты, журналы и издательства длячитающих и пишущих по-русски. Провинциалы и эмигранты даже в мыслях не могут себе позволить измываться над родной речью так, как это делают москвичи, санкт-петербуржцы и прочие словоблуды.
Анохин хочет ехать в США не только для того, чтобы спасти свою жизнь, находящуюся под угрозой уничтожения прототипами героев нынешних русских телесериалов, но и для спасения русского языка и культуры там, откуда идут все беды для Руси. Эдакий, можно сказать, Штирлиц во плоти, только в войне во сто крат более грандиозной и страшной, чемВторая мировая — в войне, начатой Западом во времена Александра Невского, закончившейся пока что установлением господства группы изменников Родине в крупных городах России и в Кремле.
Все вышесказанное может служить лишь оценкой качества экспозиции трагедии «Беглецы». Переход же в завязку в романе столь естественен и незамысловат, что уловить его и в достаточной степени оценитьвозможно только по прочтении всего текста романа. На мой взгляд, это — свойство высочайшего мастерства писателя, данное далеко не многим. Так вот, завязкой следует признать вовсе не конфликт главного героя романа с журналом «Зеркало», за которым стоит мафия, в том числе и с людьми, находящимися в окружении непосредственно президента страны (тогда еще Ельцына), а…
… встречу Дмитрия с «девушкой по найму» по имени Лиза, которая оказалась к тому же и невинной, и согласилась поехать с главным героем в США на весьма короткий срок — до начала занятий в институте. Похоже на сказку про Золушку, не правда ли? Мелодраматично в своей сути и, на первый взгляд, предугадываемо: герой влюбляется в нее, а жена героя оказывается стервой, потому ее можно послать подальше — все готово для набора череды приключений со счастливым концом и торжественным вручением новым президентом Путиным Дмитрию Анохину ключей от московской квартиры и лицензии на право издательской деятельности в Москве.И юная красавица под боком, и враги повержены — точь-в-точь, как в сериалах типа «Остановка по требованию»…
… Ан — нет. Встреча Дмитрия с Лизой, поездка их по Америке есть лишь завязка для основного сюжета романа, которая длится больше половины книги, перебиваемая воспоминаниями главного героя о том, как он шел вверх по издательской лестнице, а также кто и почему решил уничтожить дело его жизни. Оба сюжета переплетены естественно, работают на ассоциациях, возникающих в сознании читателя при прочтении то той, то другой истории или сцены. Мне лично было равно интересно и как развивается роман стареющего уже мужчины с юной простушкой, постепенно осознающей истинную силу своих чар, и как развивался бизнес Анохина, столкнувшийся с силой мощной, непреодолимой, в подлости своей бесконечной — новым государством российским.
Детали… их масса, пересказывать невозможно, ибо каждая из них сцеплена с другой, порождает ассоциации, которые накладываются на ход всего повествования. То есть речь идет уже о собственно той части книги, которая является самим действом: повествованием о том, как механизм государства и законов, которые опытные чиновники могут повернуть в нужную им сторону, делает любого человека (даже из-за богатства своего относительно независимого) жертвой произвола, которого как мафия, так и сросшаяся с ней государственная машина… даже не приговаривают, а обрекают на уничтожение.В мировой литературе подобные задачи ставили при написании романов разве что Клаус Манн да Томас Манн. Но их персонажи становились жертвами обстоятельств, в герой П. Алешкинастал вопреки обстоятельствам героем. Так в чем же парадокс?
История интриги, завязанной бывшим другом Дмитрия, предавшим его в надежде стать на место основателя одного из крупнейших издательств России, — это вовсе не «производственный роман» периода советской власти. Тут нет никаких аллюзий, хотя — налицо случай с уничтожением писателем средней руки Л. Бежиным и его кремлевскими хозяевами издательства «Столица». Скорее, перед нами — показ новых технологий, которые были отработаны в среде партаппаратчиков и комсомольских вожаков в доперестроечные еще годы, но только с победой группы Горбачев-Ельцын ставшие нормой бытия в новой России. Исчезли все табу, свойственные общинной цивилизации, меркантильные интересы возобладали над прочими человеческими ценностями. Все заповеди Христовы стали не просто нарушаться в России, они стали извращаться самыми бесчеловечными методами: новоявленные президенты, оставаясь в душе поклонниками Сатаны, при восхождении на Престол кладут лапы на Библию и Коран, а окружающие их «братки» всех степеней власти льют кровь людскую, строя при этом храмы и мечети.
Человеку, начавшему свое дело в России с того, что сам он по ночам грузил в эшелоны бумагу для книг, за которыми потом выстраивались перед магазинами многочасовые очереди тысяч людей, не место среди живых. России новой нужны издатели микротиражей и псевдокниг, способные лишь «отмывать грязные деньги мафии», согласные пропагандировать весть сонм смертных грехов и быть послушными рабами в руках Кремля. Это звучит в самом подтексте доноса (думается мне, дословно того, что накатал Л. Бежин) на Дмитрия Анохина, опубликованном в журнале «Зеркало», равно, как и в серии попыток главного героя романа оправдаться и объясниться. Ибо Анохин еще не понимает истинной силы, вставшей против него. Уголовный мир, сросшийся с государственной властью, превратился в монстра много ужасней «страшилок» Стивена Кинга. Ибо он — реальность современной России.
«Русская трагедия» — название сериала книг П. Алешкина. А мне при чтении этого романа кажется, что можно было бы назвать ее и «Немецкой трагедией». Ибо ситуация, в которой оказался честный предприниматель России, адекватна тысячам тысяч трагедий, свершающихся на территории объединенной Германии. Я сам был уничтожен властями Берлина по указке неонацистов: закрыл свой единственный в Западной Европе русский детский музыкально-драматический театр, ушел в сторону, преданный и депутатами Бундестага от ПДС, и испугавшимися этой силы своими сотрудниками, и разом попрятавшимися только вчера еще восторженными зрителями. Ушел в сторону, ибо на чужбине не нашел в себе сил выстоять с той силой, с какой столкнулся Дмитрий Анохин в Москве.
В жизни прообраз главного героя романа «Беглецы» оказался в ситуации, созданной прихвостнями из окружения М. Горбачева и Б. Ельцына, поставившими перед собой цель как можно больше национальных богаств СССР перевести из страны в обшорные банки Запада — и уже оттуда ввозить в Россию деньги мелкими частями для того, чтобы создавать банки и заниматься ростовщичеством на легальной основе.В жизни таких ситуаций с созданием с помощью государственной поддержки очень успешных производств и фирм, а потом их исчезновением по указке сверху, были тысячи. Именно таким образом было практически легально вывезено то, что сейчас называют «золотом партии» и о чем пишется так много абсолютно лживых книг, ставящих задачу запутать сознание обывателя и сокрыть от него истинных похитителей общенародного богатства общества общинного типа. Состояния Собчака, Гавриила Попова и прочих практически не упоминаемых ныне в СМИ плутократов создавались в большей части своей именно таким образом. И Дмитрии Анохины были лишь крохотными частичками в хорошо организованной и успешно проведенной бандитской операции.
Потому героя «Беглецов» следует ко всему прочему оценивать еще и как «маленького человека» — персонажа литературы нового времени. Античный герой и маленький человек — симбиоз в мировой литературе уникальный. При этом,персонаж этот проявляет себя не на поле брани, где порой одно отчаяние или тупое согласие на готовность принести себя в жертву делает человека в глазах оставшихся в живых героем, а в жизни обыденной, какая проходит мимо нас и возле нас, сущности перемен в которой мы порой и не замечаем. При этом Дмитрий Анохин вельми грешен, аки всякий из нас, все его оправдания своим неблаговидным поступкам схематичны и не выдерживают не то, что критики, а даже не стоят внимания. То есть автор делает персонаж свой человеком воплоти. А читатель очень скоро обращается с Дмитрием запанибрата, почитая его таким же, как и сам он, не хуже, ни лучше, своим, словом, парнем.
На этом аллюзии героя романа с судьбой автора заканчиваются. Далее идет то, что литературоведы называют развязкой, и что по-настоящему делает «Беглецов» высокой литературой. Дмитрий Анохин покидает Россию (П. Алешкин остается в ней), становится возлюбленным девушки, которую взял с собою из Москвы (у П. Алешкина жена Татя — преданный и любимый друг многие годы) и, промчав едва ли не через все Штаты на автомобиле, вдруг осознает себя чужим в этой стране, чуждым самому духу державы Желтого Дьявола, породившей того самого мафиозно-государственного монстра, от которого онбежал из России.
Круг замкнулся. Будущего у человека порядочного, способного принести пользу и добро людям, нет. Все мечты о создании нового издательства, продолжении дела И. Сытина превращаются в прах.
Понимание этого происходит на уровне подсознания у главного героя и у читателя. Никакой дидактики, никакого моралите не допускает автор. Это — как бы высший пилотаж писателя, уникальный в русской литературе вообще, а уж в литературе после Ф. Достоевского, приучившего литераторов разжевывать каждую «слезинку ребенка», и вовсе до П. Алешкинаневозможной. Потому — и только потому — писатель принимает неожиданное решение, которое сродни именно античным сюжетам: обвиняет героя своего в кровосмешении.
Ситуация для современной европейской литературы и быта стран с католическим и протестантским воспитанием обычная. Здесь даже в очередь на видеосъемки встают прелюбодеис собственными потомками, а потом эти видеоматериалы тиражируются, продаются и выдаются на прокат. Сейчас если античную «Медею» или даже пьесу недавно еще жившего среди нас Ж-П Сартра «Мухи» поставить на европейской сцене, большой процент зрителей просто не поймет сути происходящих событий. Подумаешь: сын спал с матерью или отец с дочерью. Их дело. Хотят — пусть спят. Еще и скажут: «Надо быть толерантным».
Но герой Петра Алешкина- продукт цивилизации общинной, православной и, если хотите, коммунистической. Для него грех, пусть даже совершенный по незнанию, случайно, есть событие, равное крушению основ мироздания. Вместе с осознанием бесплотности своей мечты вновь стать полезным людям впечатление о том, ЧТО ИМЕННО совершил он в период поиска нового места для выживания, приводит его к единственному решению — тому, какой делал античный персонаж трагическим героем: убийству самого себя и своей возлюбленной, оказавшейся дочерью Дмитрия Анохина.
По сути, кульминацией романа «Беглецы» является его развязка. Послесловий не пишется в таких случаях. Тем паче — критиком после того, как роман прочитан, концепция автора стала ему ясна. Однако,ряд собственных замечаний морально-этического характера и замечаний религиозного толка вынуждают тему Дмитрия Анохина, как героя романа равно, как античного, так и нововременного, продолжить…
Мы живем в период, как это уже было выше отмечено, смены не просто культур, а вообще таких основополагающих для человечества явлений, как типецивилизации. Едва ли не краеугольным камнем в этом понятии следует признать морально-этических фактор, а писателей — каменщиками, которые, порой даже невольно, формируют процесс перехода человечества из одной ипостаси в другую. Названные выше братья Стругацкие в ряде произведениях своих («Гадкие лебеди», например) пытались предупредить своих современников о грядущих изменениях в среде русскоязычного этноса, но ясновидение их было признано и в СССР и на Западе в 20 веке за остроумную гипотезу — не более. Только по истечении 15-20 лет после начала так называемой перестройки сознанию обывателя стали ясны те колоссальные сломы в сфере обыденного сознания жителей России, о которых их предупреждали эти писатели за двадцать лет до появления на советском Престоле человека с бесовской отметиной на лбу.
Про антиутопии бр. Стругацких теперь предпочитают не вспоминать, предпочитают почитать их книги чтивомдля развлечения и для школьников. То же самое может случиться и с замечательным писателем школы критического реализма П. Алешкиным, который на уровне подсознания нашел уже сегодня ответ на вопрос, который обязательно сформулируют наши дети и внуки:
«А к чему стремится тот процесс, что назван «Русской трагедией»?»
Застывшая форма раннехристианского протеста против мира античного насилия, в какую обратилось православие, приняла в начале 20 века беспрекословно идею коммунизма, рожденную в странах, отказавшихся от идеи христианского милосердия кинакомыслящим едва ли не с момента обустройства апостола Петра в Риме. С этого момента Европа была в течение полутора тысяч лет занята былатем, что разделяла паству Рима на национальные сообщества и создавала массу крохотных моноэтнических государств, находящихся в беспрерывной войне друг с другом. В середине 17 века после сокрушительной первой мировой войны, названной Тридцатилетней, клочковатость Европы и ее заокеанских колоний обрела некий статус, в основе которого было противостояние остатков католицизма с протестантизмом. Две мировых войны 20 века выкосили самых активных носителей генома агрессии в этих странах. Если учесть, что, начиная с момента борьбы с индульгенциями, в Европе и Америке формировался стойкий рефлекс сребролюбия, то становится понятным: почему именно Западная Европа и США победили православно-коммунистическую мораль в войне, которая длилась с момента еще раскола христианской церкви на православную и католическую. Победила, если хотите, мораль примитивная, потому более выживающая. Как тараканы выжили после атомной бомбардировки Хиросимы, как бактерии чумы выживают в норах грызунов после химобработки, как дикие орды татар оказались победителями в битвах с сверхцивилизацией Китая и городской культурой древней Руси.
Отсутствие морали — это тоже мораль. Более того, аморальность — сверхоружие. Именно в борьбе с аморальностью окружающей дикости выковалась и достигла своих высот античная культура, свергнутая затем почти лишенными морали ордами Азии. Германец либо вест-готт не имел в сознании своем понятия: человек — это творение Божье, имеющее такие же права на существование, как и он. Эту мысль впервые родило раннее христианство, вступившее в смертельную схватку с фашистской моралью древних фарисеев, перейдя затем в структуру сознания людей, обустроивших Россию-СССР, как цивилизацию евро-азиатскую, оседло-кочевую, многонациональную и веротерпимую. Мораль эта позволила практически без кровопролития (в сравнении с суперкровопролитными колониальными войнами европейцев) создать державу ста сорока равноправных национальностей.
Уничтожение этой поликультуры, насилие по переводу России в лоно того, что грядет стать новой монокультурой Европы и Америки (с Азией и Африкой им покуда не справиться) мы наблюдаем в настоящее время. П. Алешкин оказался едва ли не единственным в русской литературе писателем, который в художественной форме отразил этот происходящий каждую минуту процесс.
Дмитрий Анохин — одновременно герой античной культуры и порождение культуры евро-азиатской, гибнет в момент схватки в его душе основ мироздания и объективной реальности. Гибнет представитель двух старых миров и мировоззрений, унося с собой в автомобиле в пропасть плоть от плоти своей, прерывая цепь рода своего. В этом — тоже традиция сугубо античной литературы: трагический герой не должен оставлять после себя наследников.
То, что в Москве осталась дочь у Дмитрия от второго брака, ничего, по сути, не меняет. Москва давно перестала быть Россией, ее жители — давно не россияне, они, согласно романа П. Алешкина «В джунглях Москвы» и романа «Лимитчики», с незапамятных советских времен формировались благодаря селекции прописки и ряда льгот, как представители именно не евро-азиатской, а сугубо американской цивилизации. Джунгли Москвы, описанные П. Алешкиным, практически малочем отличаются от джунглей Нью-Йорка, описанных Э. Синклером. Дмитрий Анохзин, урожденный тамбовский волк, обреченпогибнуть в негодной для него среде обитания: будь то в США, будь то в Москве. Ибо вторая дочь его — уже не волчонок. В Москве она превратилась в комнатную собачку, не более. То есть уже совсем и не в русскую женщину…
Кто-то скажет, что все вышесказанное — историческая неизбежность, реальность, которой надо смело смотреть в глаза и принимать новый мир таким, как он есть. Но, на мой взгляд, сие — есть грех нового времени, новой морали, нового мира: грех смирения и самопрезрения. И формируется он в сознании современного русского читателя осознанно — для того, чтобы будущие толпы людей шли на заклание во имя потомков нынешних плутократов-мафиози, подмявших под себя едва ли не все правительства человечества. П. Алешкин — один из очень небольшого числа русских писателей, который стремится предотвратить этот страшный процесс. Пусть его герои — беглецы, но они — Герои.
Берлин
Март 2005 года
Комментарии